На вечерней заре Ост-Ин-Идиль превращался в ожерелье маково-алых огней: бесчисленные кузни, не прекращающие работу ни днем, ни ночью, выбрасывали в темнеющее небо снопы искр и клубы дыма, но дым тут же развеивался ветром из падубовых рощ, а искры оседали на узорчатых мостовых и серебряных кованых решетках, вспыхивали на прощание крошечными звездами и гасли. Звезды крупнее - в горнах за полуоткрытыми дверями - пылали до утра. Стук молотов, молотков и молоточков в это время становился особенно похож на колокольный перезвон - или, по крайней мере, королю Келебримбору так казалось.

Он абсолютно не царственно полусидел-полулежал на широких ступенях лестницы Дома Мастеров, от порога которого начинался тракт, ведущий за ворота города и пролегающий прямо до входа в Кхазад-Дум, государство гномов Мориа. Благодаря рельефу местности дорога просматривалась до самых гор, и даже в опускающейся темноте белела самым красноречивым символом союза двух народов.

 - Для тебя это странно? - спросил Келебримбор, проследив взгляд майя, сидящего на ступенях рядом. Улыбнувшись, он вытянул из кармана поясной сумки для инструментов длинную трубку и кисет, подарок своего старинного друга Нарви, уже много лет назад упокоившегося в старости, как и его государь, Дурин Первый. Впрочем, гномы верили, что дух Дурина бессмертен и переселяется в его потомков, названных тем же именем; умудренные опытом общения нолдор предпочитали с этим не спорить. - Когда на этом месте были одни времянки горняков и беженцев из Белерианда, я объявил, что Гвайт-и-Мирдайн будет домом, где родство определяется не происхождением, а талантом. Нам удалось воплотить это еще буквальнее, чем мы думали: некоторые из здешних мастеров - внуки тех гномов, что учили меня работать с морийской породой. Хотя, разумеется, жить на открытой местности всё еще "глупо и омерзительно".

В его голосе звучала любовная ирония. В первое время жизни в Эрегионе завоевать доверие упертых, скрытных и ревнивых до своих секретов жителей копей было для него делом такого же азарта, как некогда для отца - выучить и записать их язык. В действительности это оказалось не так уж сложно: сами представления гномов об эльфах, как о высокомерных белоручках, сыграли ему на руку. В первый раз его привели к шахте-колодцу, без света уходящей вглубь на полмили, и сказали: вот, господин нолдо, вы хотели изучать наше истинное серебро? Оно там, внизу. Достаточно было снять венец, положить его на землю, закинуть сумку за спину и начать спускаться по вбитым в скалу колья, чтобы сверху одобрительно засвистели и расхохотались, оценивая жест. Остальное было делом дипломатии и взаимного интереса - и тем, и другим было чему научить и чему научиться.

Сейчас Эрегион процветал плодами взаимного обмена, но уже много лет Келебримбор чувствовал, что исчерпал этот ресурс до дна. Драгоценный итильдин расцветал в лунном свете рунами на стенах его дома, камни источали блеск во тьме и открывали в линиях огранки цветущие картины, доспехи из митрила делали владельцев неуязвимыми, легкими и стойкими к скверне. Но это был потолок. Этого было мало. Он мучительно грезил о большем, и его сон каждую ночь разрывали видения солнечных молний. Похожее он испытал однажды в раннем детстве, схватившись руками за палантир в мастерской Феанаро: он словно пронизал собой весь мир и был миром, а мир был им самим... Сны оставляли его потяжелевшим и мрачным, и даже тоска по госпоже Артанис становилась просто тоской. Металл чувствовал его состояние и отказывался полностью отдавать ему свой голос. Он не был доволен ни единой вещью, вышедшей из-под его рук.

И вот сегодня, наконец, он снова был оживлен как нолдо, только-только пришедший в Край Падубов в поисках легендарного истинного серебра. Слова Аннатара, произнесенные несколько дней назад в зале Большой Сокровищницы, горели в нем огнем, схожим с молниями из видений. Это было предвкушение. Надежда. Немного строптивого внутреннего возмущения (всегда сложно стерпеть кого-то, кто лучше тебя, даже если он участвовал в творении Арды, когда Перворожденные были только замыслом). И словно глоток свежего воздуха от того, что чьи-то горизонты так же широки, как его собственные.

Его единственным опасением было после всех обещаний обнаружить в посланнике Валар ханжу, выдающего больше тумана, чем конкретных слов, и пришедшего в надежде управлять, манипулируя крупицами знаний. Изысканный, лучащийся небесным спокойствием облик майя наводил на подобные мысли. Но этот день они от зари до зари провели в кузнице, и теперь Келебримбор положа руку на сердце мог сказать - кем-кем, а ханжой Аннатара назвать невозможно. Пламя горнила всегда обнажает такие вещи. Это скорее он сам, с вернувшейся страстью показывая гостю процесс работы с митрилом, придержал кое-какие тонкости по собственнически-мастерской привычке (никогда не раскрывай до конца то, что только твое).

И вот, смыв с лица и рук копоть, они сидели на ступенях. Парящие в воздухе искры высвечивали в волосах Аннатара отблески первобытно-пламенного оттенка, и король подумал, что должен запомнить этот цвет. Раскурив трубочное зелье, он выпустил в воздух крепко пахнущий ночными травами дым и протянул попробовать трубку майя.

- Митрил хорошо хранит чары, - не в силах остановить течение мысли, продолжил он разговор, начатый еще в кузнице. - Но чары - это именно то, что утекает в землю Средиземья как в бездонный слив. То, что в Валиноре питает сам воздух, здесь стремится увянуть и распасться.