В ретроспективе всё это, наверное, не должно его удивлять.
В конце концов, в своё прошлое возвращение на базу они обнаружили там пришельца из совершенно другого времени, совершенно другого мира, так почему же то, что происходит сейчас должно его удивлять или вгонять в ступор? Оно - напротив - должно уже быть ожидаемым, почти логичным продолжением всего того сумасшедшего аттракциона научной фантастики, в который однажды - двенадцать лет назад - превратилась их жизнь. Жизнь всего мира, разумеется, но как-то так затем повелось, что их жизнь в особенной степени.

Последняя мысль вызывает у Германна непроизвольный нервный смешок, а вместе с ним и несколько суровых и осуждающих взглядов приставленных к ним охранников.

В ретроспективе это даже смешно, и ему кажется, что он с лёгкостью бы сейчас вывел формулу их собственной предсказывающей модели со всеми вероятностями докторов Гайзлера и Готтлиба попасть в очередной экзистенциальный ад. Ни один, так другой, ни другой, так почти тот же, только в профиль, что называется.

Это всё в ретроспективе, конечно.
Сейчас же они сидят на жёстких стульях в небольшом помещении с одним узким горизонтальным окном, выходящим на океан, в компании пятерых солдат с решительными (отчаянными) лицами и оружием едва ли не на изготовку. У Германна всё ещё ноет скула в том месте, которым его впечатали в стену пятнадцать мучительно долгих минут назад, и нога после того, как их обоих насильно и не обращая внимания на его весьма очевидную трость поставили на колени и заставили держать руки за головой. Сколько он ни старается, не может припомнить сейчас подобного по своей жёсткости применения силы в стенах Шаттердома, а впрочем... мало того, что он слишком редко покидал для подобного лабораторию, он в принципе сейчас соображает плохо. И не только от удара головой о стену.

У него в голове всё ещё звучит голос одного из начальников охраны - Германн его не узнал точно так же, как тот, судя по всему, впервые в жизни видел его самого, - сообщившего им, что никакого доктора Германна Готтлиба не существует, а доктор Ньютон Гайзлер погиб в ходе сбора останков кайдзю с кодовым именем Боузер три года назад.

Их взяли возле собственной лаборатории - которая, кстати, была наглухо заперта, и дверь при этом выглядела так, словно ей не пользовались несколько лет. Всё было странно и скомкано, у Германна отчаянно путались мысли: узнавший фамилию Готтлиб один из солдат напомнил остальным, что так звали чиновника, ратовавшего за строительство Стены Жизни и очень иронично погибшего от обвала одной из новых секций вол время публичной инспекции. Это было в новостях, вот только звали его иначе. Его звали Ларс.

Так, потихоньку, по ниточке, вытянулась и остальная информация - старший сын этого Готтлиба (тоже, кстати, доктора) погиб в процессе неудачных испытаний новой дрифт-системы (он был консультирующим ТОК врачом на истоке кампании); его дочь, служившая переводчиком при делегации ООН во время одной из рабочих командировок заразилась блю, болезнью, вызываемой поражением токсичной кровью кайдзю; его младший сын погиб, занимаясь сёрфингом на одном из пляжей Манилы в две тысячи девятнадцатом, во время атаки. Это оставляло его одного, вот только этот Германн Готтлиб - его, наконец, тоже вспомнили - тоже (вот незадача) погиб, в две тысячи шестнадцатом, едва закончив писать обновлённый код к Марк I.

Нога его в тот момент заныла сильнее - хотя, скорее всего, это была всего лишь психологическая реакция на известия - ведь они говорили о том самом случае, что едва не усадил его в инвалидное кресло, подарив ему трость. Вот только теперь неожиданно выходило что-то обратное, хотя утро начиналось вполне себе "стандартно".

Шла двадцать первая минута этого кошмара, от влажности в комнате - допросной? изоляторе? - хотелось содрать с себя не только все слои, но и кожу до полного комплекта. Они ожидали прибытия в Шаттердом маршала.
Маршала Пентекоста.

Если нам не больно — значит, мы умерли.

Казалось бы, в мире, существованию которого с завидным постоянством пытаются положить конец, удивляться чему-либо не приходится в принципе. В мире, где ребята и девчонки из раза в раз доблестно рискуют своими собственными жизнями, чтобы только выторговать для человечества ещё один день, ещё одну попытку докопаться до правды или хотя бы на крошечный шаг приблизиться если не к истине, то к крохотной её части. В мире, что из раза в раз проверяет на прочность не только военных, но и гражданских: вторжение инопланетных тварей перевернуло с ног на голову каждую чёртову жизнь без исключения. Они несут потери по всем фронтам: не остаётся ни надежды, ни крепкого плеча, на которое можно было бы опереться.

Время идёт, а они продолжают яростно махать оружием в кромешной темноте, надеясь задеть врага и не поранить собрата. Они совершают один аккуратный шаг за другим, потому что Земля — чёртово минное поле. Кайдзю — безжалостные бомбы, готовые рвануть в любой момент и унести с собой ещё львиную долю человечества.
Они устали. Вымотались.
Некое упрямство становится той причиной вставать по утрам, натягивать строгую форму и продолжать бросаться в бой. Даже если снова придётся измазаться в крови боевых товарищей. Даже если снова полученная информация не оправдает возложенных на алтарь жизней. Лучше крупица истины, чем совершенное «ничего».
И, кажется, сегодня — как раз тот день, когда количество загадок решило приумножиться.

— У нас проблема, сэр, — влетевший к нему солдат кажется крайне озадаченным той самой «проблемой», которая возникла где-то вне бдительного надзора Пентекоста. Чужое лицо выражает целый микс из сомнений, раздражения, крошечной толики любопытства и общей усталости. Чем бы «проблема» ни была на самом деле, одно ясно наверняка : только этого им сейчас и не хватает для полного комплекта.
Судьба явно не старается быть благосклонной. Главное, чтобы речь не шла о каком-нибудь новом разломе или враге.

За время, которое приходится потратить для того, чтобы добраться до места, солдат успевает обрисовать некоторые занимательные аспекты появившейся «проблемы». Если придираться к деталям, проблемы вырисовывается две. Обе являются личностями, которые почили какое-то время назад при трагических обстоятельствах (что маловероятно, потому как одно дело — сражаться с инопланетными созданиями, и совсем другое — хотя бы допускать мысль о чудеснейшем возвращении из мёртвых), или же просто выдают себя за оных. И если всё действительно так, то его задача сейчас заключается в том, чтобы разобраться: во-первых, зачем и почему (цензурная версия) кому-то пришло в голову выдавать себя за учёных; во-вторых, с нарастающими раздражением и негодованием — у них и без того забот хватает, чтобы ещё тратить время на подобные «проблемы».

— Кто-нибудь потрудится объяснить мне, что происходит? — военные, которые — судя по виду — уже изрядно устали разбираться с происходящим, при его появлении едва ли заметно выдыхают: ведь теперь вся эта история с чужаками ложится на чужие плечи.
Он переводит внимательный взгляд с одного задержанного на другого, складывает руки в замок за спиной и хмурится. Этот январский день простым точно не будет. Не то чтобы он действительно на это надеялся. Требуется усилие, чтобы на его собственном лице не отразилось недоумение, с которым переглянулись незваные гости.
Слишком много вопросов. И что-то ему подсказывает, что ответы не придутся по душе.
— Начну с очевидного: кто вы и как сюда проникли?
Допрос с пристрастием в планы сегодня не входил, но жизнь вообще щедра на «сюрпризы».

Ах, ну да. Как же он мог забыть.
Его внештатный дрифт с куском полуживого мозга, который раз и навсегда порушил выстроенные формулами на доске планы.
И можно долго спорить на тему того, чего больше они получили в итоге от этой выходки Ньютона (Хансен, кажется, именно так это и назвал) – пользы или же вреда. Наверное, если учитывать конечный исход, то все-таки больше пользы? С некоторыми довольно значительными оговорками в виде нескольких потерянных человекоединиц.

Стремно это все, конечно. Стремно и чертовски сложно – до такой степени, что это все приобретает даже какие околофилософские очертания, от которых только сильнее сдавливает в висках.
Они уже передумали на эту тему кучу всего, но каждый раз в эти размышления Ньютон проваливается, как в первый раз.

Вообще не на что ориентироваться, говоришь?
Перспективы отличные, иначе и не скажешь. И, кажется, что с каждой секундой все становится еще более забористым.
Правая нога начинает нервно подергиваться. Сколько они уже тут торчат? Кажется, что недолго, но вот Гайзлеру кажется, что уже прошел, как минимум, час.
Ньютон сжимает между пальцами свой несчастный бейджик – если бы тот не был заламинирован, то уже бы давно превратился в помятую тряпочку.

Вопрос Германна неуютно повисает в воздухе – Гайзлер обращает взгляд на Готтлиба, спрашивая взглядом А какого именно Бэккета ты имеешь в виду?
Если тут все перемешано, то, наверное, и Бэккет тут совершенно другой?

Ньютон пока не может понять, какие правила у этой вселенной. На данный момент доподлинно известно лишь то, что конкретно им двоим тут совершенно не рады – потому как либо не знают, кто они такие, либо считают их погибшими.
Что то, что то – не вселяет большого оптимизма…

Занятый переглядываниями с Германном, Ньютон не сразу замечает появление маршала.
А вот заданный им вопрос не заметить уже проблематично – Гайзлер едва ли не подскакивает на стуле от неожиданности, вытаращивая глаза на Пентекоста.
На Пентекоста.

По бетонному полу что-то оглушительно звенит – Ньютон краем глаза замечает подскочившую трость, а после переводит такой же ошалевший взгляд на подскочившего Германна, который, словно следуя уже въевшемуся в подкорку рефлексу, спешит отдать честь.
Совсем как в старые-добрые времена, правда?

– Чувак, ты щас серьезно? – не поверив своим глазам, вопрошает Ньютон – по большей части, конечно, риторически, потому что и так знает ответ на этот вопрос.
Конечно же, серьезно.

И после дрифта он начал понимать, почему это было для него настолько важно. Наверное, именно поэтому Гайзлер не взрывается потоком раздражения, как могло бы быть раньше, когда они часами могли спорить на эту тему.
Сейчас Ньютон просто вздыхает и цепляется пальцами за край германнова пиджака, чуть дергая – мол, сядь уже, во имя Дарвина.

Гайзлер обращает взгляд на маршала – в этот раз уже не такой офигевший, как до этого.
Ньютона часто удивляло в Пентекосте то, до какой степени порой могло простираться его терпение – и пусть они часто по каким-то моментам имели совершенно противоположные мнения (как, например, в случае с его внештатным дрифтом с куском полуживого мозга), тот всегда был готов выслушать все их с Германном безумные теории и предположения.

– Не знаю, передали ли вам уже, – прочистив горло, произносит Гайзлер, – но, да – мы действительно доктор Германн Готтлиб и доктор Ньютон Гайзлер, – вновь выставив свой бейджик, как щит и доказательство своей относительной адекватности, продолжает Ньютон. – И мы уже в курсе, что здесь мы, вроде как, считаемся погибшими… Но, очевидно, что мы явно не какие-то косплееры, которые решили закосить под погибших ученых.

Гайзлер пожимает плечами, на секунду отводя взгляд чуть в сторону – и вдруг цепляется за больно уж знакомое выражение глаз...

Твою мать, это же Чак Хансен?!

Отредактировано Newton Geiszler (08-12-2020 23:50:59)