- Что ж, ваша правда, воды в Ванахейме в избытке, - невозмутимо отозвалась ванесса, даже улыбнулась, хотя мягкости в этой улыбке было не больше, чем в иссохшем старом ломте хлеба. Если хранительница здешних мест думала задеть её своей насмешкой, чтобы лишить самообладания и равновесия, то не на ту напала, шесть сотен лет бок о бок с главной язвой Асгарда даром не проходят. – Пожили бы там, сами бы знали, что иногда проще бочку вылить разом на изнывающего от жары, чем по капле цедить под мольбы. – Да, все же привычка очень много значит не только в сердцах людей, но и богов, потому что Сигюн, привыкшая при дворе вести себя тихо, мирно и очень благородно, распускала язык обычно только на попытки царевича её подколоть; но Локи вряд ли отнесся бы к этому с жестокостью, какая рождается в душах иных созданий, оскорбленных острой шуткой, даже если острота его не забавляла, он не спускался дальше резкой отповеди. И она запоздало обратила внимание на мысль, что стоящая перед ней женщина, хоть и была странно похожа на её друга внешне, могла совсем по иному относиться к парированию в свой адрес.
[indent] Она была красива, да, и всю красоту не уничтожал, а подчеркивал ореол опасности, кружащий вокруг, как блеск острого края отточенного клинка не умаляет красоты меча. Чувствительная ко всему прекрасному, что привлекало её взор, умеющий даже в неказистом с виду найти прелестные черты, девушка не могла отрицать мелькнувшее желание прикоснуться к этой черной, мрачной красоте, как иногда манит тактильно мрамор, отполированный творцом. Иная статуя во дворце казалась ей живой, особенно, когда вечерние тени придавали материалу золотистого сияния, точно живое создание, застигнутое злыми чарами, окаменело навеки. Так и эта женщина перед ней походила на что-то, сотворенное искусственно и, напротив, оживленное какой-то чудовищной волей, но не до конца. Ей даровали возможность двигаться, говорить, но глаза её были пусты и полны темноты, такой глубокой и печальной, что у самой ванессы, при попытке в ту вглядеться, едва не проступили слезы. Нет, это была не статуя; из этого мрака, за всеми завесами, на неё смотрели живые глаза асиньи, полные глубоко запрятанной боли и страдания, горечи и тоски, а еще там была злоба, такая злоба, которая может быть лишь в душе, прошедшей через ад сущего одиночества и чего-то, что трудно пережить, сколь сильна не была бы воля, например, предательства.
- А вы бы смирились с утратой того, что вам дорого? – сморгнув наваждение, поинтересовалась девушка, крепко обхватив саму себя руками, как будто ей вдруг стало холодно. Так и было, но не в физическом смысле, потому что холод в этом мире начинал прежде забираться в душу, а уже потом морозить члены. И это нечто, окружающее их самой мертвенной стужей, нашептывало изнутри самые крамольные мысли, подтачивая любую решимость, заставляя сомневаться во всем. Все умирают, шептал знакомый, слышимый ею в самые мрачные дни, голос в сознании, ты это знаешь, ванка, потому что норны ткут нить всех жизней и обрезают их тогда, когда наступает отмеренный срок. Твоему отцу пришел его срок, и кто ты такая, чтобы буйствовать и опротестовывать волю самих норн, спорить с которыми не решался даже Один-Всеотец? Разве не дала тебе судьба и без того много? Когда ты могла всю свою жизнь прожить безвестной ванкой, ткущей полотно для царских одежд или собирающей целебные травы, брошенным незаконнорожденным ребенком не знать ни почести, ни уважения, а вместо этого? Ты была признанной и горячо любимой дочерью, обладала такими свободами и возможностями, а которых рядовая ванка не могла бы и мечтать, ты обучалась в Асгарде и жила там среди прочих высокородных асинь как равная; пользовалась уважением Фригг, самой царицы, и была другом её сыну, так тебе ли за такие милости норн платить им теперь таким лютым неуважением, нарушив приказ Всеотца, вломившись в сам мир мертвых? Ты дерзка ли или просто глупа стала, Сигюн, дочь Хёнира? Всеотец тебе благоволит, на твое состояние или влияние никто не претендует, и жених у тебя пусть не так люб, как хотелось бы, но прославлен и хорош, и ты готова все это потерять ради призрачной идеи добиться своего там, где властвуют лишь норны?
[indent] Задумавшись, она пропустила момент, когда собеседница перестала стоять в тени и величественно начала сближение; в этих движениях не было женственной плавности, свойственной Фригг, скорее, резковатая решительность существа, привыкшего не к балам, а к сражениям. И, хотя удержаться и не отступить назад было трудновато, дочь наместника Ванахейма взяла над своими страхами верх, подобравшись внутренне, зато устояв снаружи, только голову подняла, немного повернув к левом плечу, чтобы видеть лицо темноволосой… валькирии? Или все же нет? Она наблюдала за движением полных губ широкого рта, который, видимо, больше привык сердито кривиться, судя по морщинкам, чем улыбаться, слушая каждое слово.
- Говорят, что смерть тоже красива, - подняв глаза с губ на обведенные темными тенями, точно размазанными хаотичным движением, светлые очи, сказала ванесса, мгновение подумав. - Я видела разную смерть и не нашла ни одной красивой; смерть всегда ужасна. А вы, госпожа? – черные ресницы качнулись, и могло показаться, что в глубине глаз, изменившись оттенок до цвета штормового моря, по настоящему закачались пенные гребни волн. – Вы видели красивую смерть?