[indent] Пустота, поглощающая все звуки и запахи; любовь, вырванная напрямую из сердца без настоя обезболевающей травы; мир, утративший все краски. Существование, вчера бывшее наслаждением, обратилось в тягость, и пересохли глаза, в которых уже кончились все слёзы, как древнее море. Сошел румянец с щек, оставив лишь белую немощность алебастра  в обрамлении медно-рыжих волос; и тем ярче кажутся лазурные очи в бессонных темных кругах. И давит на голову тяжелый кованый венец с бирюзой…. Всеотец мудрый муж, он верное средство отыскал от любой печали, поручив девице ношу отца почившего на свои плечи принять, снять венец терновый да на свое чело натянуть; наместница Ванахейма, норны милостивые, как смешно. Какая из неё наместница? Мимир был великомудр, Хёнир отважен и опытен, а она, дитя семи веков от роду, разве отличилась хоть чем-то в этой безжалостной жизни, чтобы наградой считать это предложение?
[indent] Не пылает сердце, в пепел выгорело, будто и не бьётся уж более, тяжелым камнем бесполезным грудь распирает.  И. стоя на балконе дворца, в десятках метров от земли, глядя на бескрайнюю морскую гладь, хочется, расправив руки-крылья, просто перевалиться за перила, вниз, туда, где свирепствующий прибой обещает блаженства отпущения всех тягот.  Но стучит в висках другой страх, который говорит о неведении того, что за дверьми в небытие, в темноту Хельхейма…. В темноту….
[indent] Сигюн всегда охотно постигала знания, которыми с ней находил возможным делиться Локи, даже если это были лишь мифы, легенды и сказания, которых полным полно было в дебрях минувших веков. Хельхейм был их девятым миром, миром мертвых, куда, если верить легендам, отправлялись все почившие души;  там же, средь острых скал, высоко над ущельями земных изломов, якобы стоял золоченый град, копия Асгардского дворца, заключенный древними могущественными чарами в непрерывный круг одного дня, и приветствовали там воинов, сложивших голову в бою. Никто иной не входил в Вальгаллу, как и в Хельхейм, и никто не выходил оттуда; по крайне мере, о таковых ничего не говорилось.  Но любой мир имеет врата, если только знать, где их найти.
[indent] Больше года потратила ванесса на эти поиски, занявшие её измученное сердце робким огоньком надежды; о, как не хватало ей в эти месяцы знаний друга и наставника, который и сам погиб в бесплодных землях Сфартальхейма, вскоре после кончины матушки. Без Локи она ощущала себя слепой, снова и снова перерывая неисчислимые множества книг и свитков, ведь это он знал наизусть все, что хранилось на этих полках. Злой рок разом отнял у неё всех, ничего не оставив, увел в темноту мертвого мира и отца, и Локи, и даже Фригг. Если бы хоть мудрая царица была во дворце, она могла бы успокоить гнев и горе юной души своим уверенным словом, воззвать к здравому смыслу сквозь пелену тоски, утихомирить шторм. Но никого, никого не осталось…. Даже Тор и тот вернулся в Мидгард, залечивать свои душевные раны в объятьях смертной подруги, а Всеотец делал вид, что со всем справился и ничто его не беспокоит, значит, и остальные смогут.  Хотя ей было удивительно некое внимание, которое внезапно взялся уделять ей, пусть и изредка, прежде довольно бесстрастный к дочери побратима царь, в том числе и те почести, которыми её решили наделить, но Сигюн никогда не была особенно близка с Всеотцом и общалась с ним мало в былые годы, а потому больше замыкалась в себе, при попытках монарха побеседовать, и ни разу не воспользовалась щедрым предложением прийти в гости, если необходима будет помощь. Он делал это не ради неё, свою совесть успокаивал, стараясь хоть так вину искупить перед побратимом павшим.  А, коли так, то девушка не хотела злоупотреблять, ловя на добром слове, да и не ощущала себя способной вести непринужденные светские беседы; сваливать же свое горе в обилии слез на едва знакомые уши она не собиралась вовсе.
[indent] Наконец, норны улыбнулись ей; отыскав столько, сколько смогла, отдавшись расчетам и анализу узнанного, ванесса предположила, что знает, как войти в Хельхейм. Вероятно, знает и как выйти. Древние-древние легенды говорят, что души из Хельхейма вызволить нелегко, однако, судя по всему, можно. В какой-то миг ей стало интересно, душа друга тоже там? Если да, то, быть может, есть робкий шанс на помощь, пусть подсказкой. И тотчас уязвило болезненно ожившее искоркой сердце за то, что не помышляет даже о вызволении его души. Тяжко, ох, как тяжко обуздывать эти укоры, но, не зная, способна ли она хоть одну душу вызволить, откуда же сметь мечтать о вызволении двух? Как бы не дорог ей был Локи, все же любовь к отцу была сильнее….

[indent] Ступив на покрытые серым пеплом камни, едва сомкнулся за спиной портал, закрывающий долгий и изматывающий путь в горных пещерах Ванахейма, вдоль корней Игдрассиля, девушка ощутила, как окутал плечи затхлый воздух, мертвенно-холодный. Здесь было так темно, что лишь далекий горизонт слегка подсвечивался тусклым лунным светом, и лишь голые камни украшали пейзаж. Души, забывшие себя, тонкими, прозрачными силуэтами неспешно перемещались меж скалами, не обращая на пришельцу никакого внимания. Выудив из котомки факел, Сигюн магической искоркой запалила его, выставляя над собой и вперед, прежде чем двинулась наугад сама.

[indent] Такая чудовищная тишина царила вокруг, словно все звуки в этом месте умирали, не появившись на свет: ни щебетания птиц, ни шелеста листвы на черных деревьях, ни перестукивания мелких камешком, которые ветер или шаг животного сбивает с места, ни посвиста ветра. Свое собственное дыхание казалось оглушающим, било по барабанным перепонкам, а ведь от волнения ванесса едва дышала. Шорох своих одежд она слышала так хорошо, что могла разобрать, какая складка ложилась на какую в определенный момент.  На ней было нежно-бирюзовое нижнее платье, из свойственных Ванахейму шелков, но сверху, для утепления, девушка предпочла асгардское платье из тяжелой бархатной ткани монотонного окраса, насыщенного травянисто-зеленого оттенка.  И легко ступали по земле обутые в тканевые балетки ноги, не создавая лишнего шума. Но в этом месте, с его мглой, скудностью красок и пустотой в звуках, и треск факела бил набатом.
[indent] Потери заставляют приобретать опыт; каждое страдание – необходимая золотая монета, отданная судьбе за получаемые на практике знания, часто расходящиеся с теоретическими выдумками.  Несмотря на свои семьсот лет, совсем малый по меркам асгардцев срок, дочь морской ванессы вынуждена была рано повзрослеть. Ей, прибывшей в Асгард ради науки, ради того, чтобы Всеотец мог решать выгодность союза, заключаемого ею, было тяжко в незнакомом месте, точно брошенной в яму со змеями. В Ванахейме её все любили, она была им мила и приятна, но во дворце легко стать чужим, оплеванным завистью, ревностью, предубеждениями, и между вариантом сражаться за свое, выманивая врага на свое поле, и вариантом покорно подчиниться, чтобы просидеть всю жизнь в темном углу, дочь такой горделивой женщины как Маргрит никак не могла выбрать второй.  Совсем юная, она не была такой же глупой, кровь морской девы и её уроки рано заставляли звереть, да, да, именно звереть, становиться подобием хитрого, коварного зверя, который сидит в глубинах души и нашептывает подсказки. Милая, общительная, очаровательная девочка, она умела вовремя потупить глазки, вовремя покраснеть, вовремя сказать каждому те слова, что будут ему наиболее приятны и лестны, и при этом совсем не выглядела лживой, напротив, через несколько сот лет о ней сложили впечатление как о самой честной и доброй девушке в Асгарде, которая никогда не солжет и не поступит подло.  Где им было понимать, что умная женщина не все и не всегда будет делать своими руками! Там, где дело было одного характера, всегда мог пригодиться Огун, её соплеменник, молчаливый и строгий, следующий своему кодексу до конца воин, с которым она нашла общий язык, играя на его тоске по дому и воспевая Ванахейм в самых красивых балладах и песнях. Был и Теорик, Ястреб Одина, влюбленный безмерно в неё молодой воин, готовый ради счастливого блеска в глазах ванессы на всё. Но, признаться честно сейчас, здесь, в этой юдоли скорби и смерти, Сигюн не была к ним безразлична, даже несмотря на то, что заводила дружбу это с определенной корыстью. Они были хорошие, добрые асы, достойные уважения, и она никогда бы не смогла откровенно подставить или предать их. При хитрости ума, сердце её не было ни злым, ни мстительным, не варило в котле для ядов обиды, и потому за тех, кто был ласков и милосерден к ней, и сама девушка была готова вступиться в миг нужды. За всех, кроме Локи…
[indent] Говорят, от любви до ненависти один шаг,  и одна всегда является сестрой-близнецом другой, следуя рядом, шаг в шаг. Обе эти эмоции невероятно сильны, их власть необъятна, и они обе способны спалить все дотла. «Не тебе говорить мне о любви, о, не тебе…» - пронеслось в сознании, за мгновение до того, как ей почудилось, будто она ощущает чье-то присутствие. Здесь полным полно было бесплотных душ, все забывших, все потерявших, способных только стенать и слоняться по серым камням, но ей казалось, что чувствует на себе взгляд, чей-то внимательный, недобрый взгляд. Остановившись, Сигюн застыла подобием мраморной статуи, держа факел все так же в поднятой руке, отчего свет пламени заставлял медные волосы полыхать подобием костра.  Волосы на затылке медленно приподнялись от холода, рожденного не температурой воздуха, то притаившийся морской зверь ощущал угрозу и предупреждал о чем-то враждебном и очень опасном где-то рядом. Признаться, не было никаких достоверных источников, способных перечислить обитателей Хельхейма, кроме призраков, а потому здесь могло быть все, что угодно, подумалось Сигюн. Но все оружие из мира живых она, как  и положено, оставила в том мире, а здесь могла рассчитывать лишь на ловкость и на магию, в которой была не такой уж великий мастер. Но, внезапно, она вдруг поняла, что не собирается использовать и магию; чтобы здесь не обитало, если оно хочет её убить, пусть. Смерть милосердна забвением.

[indent] И набрякшая, как в свинцовых тучах предгрозовое небо, тишина разорвалась тоненьким свистом, вынуждая ванессу интуитивно дернуться в сторону, но все же недостаточно быстро, чтобы полностью уйти от соприкосновения с пронесшимся в воздухе лезвием, возникшим из неоткуда.  Вспыхнул искрой голубой огонь в глазах, быстрее блеска молнии бросивших взгляд туда, за спину, с разворота, куда воткнулся клинок, пробив, точно масло, камень, что говорило о силе броска, притом явно не лишенной магического привкуса. Но духи не сражаются, они лишены памяти и воли, лишены всего, что делало их когда-то личностью, а, стало быть, встреченный ею враг не был чьей-то душой, обладая плотью и разумом, злым и неприветливым. Не упомянутый в анналах хранитель мертвых чертогов?
- Я дочь Одина не больше, чем эти камни ему сыновья, - звонко зазвучал преисполненный негодования голос.  – У меня есть МОЙ отец и иного мне не надобно! И здесь я ради него. – Гордо вскинув медноволосую голову, она твердо и без робости взглянула на проступившую сквозь мрак, словно соткавшись из него, фигуру. Страшно ли было ванессе? Разумеется, безумно страшно, как и любому существу было бы на её месте, но не в тех местах и не с той кровью в жилах она появилась на свет, чтобы бежать, сверкая пятками, при первой же опасности, тем более, когда лихим пламенем, сжигая любую трусость, полыхала беззаветная любовь, вырисовывая в янтарных языках образ отца. Она шла сюда не прогуляться, не посмотреть мрачные красоты, а спасти его, и, коли для этого сражаться, значит, надо. Если вопрос стоит только так: спасти или умереть, значит, ставки ясны, и никто никогда не споет насмешливую песню  о том, что дочь Хёнира и Маргрит отступила, променяв свое сердце на новый вздох.  – А не ради ваших любезностей, тем более, что вы мне не знакомы и дороги я вам не переходила.  – Лазурные, похожие на безмятежные океанские волны солнечным днем, глаза с долей любопытства все же осматривали возникшее препятствие.  - Быть может, царь поставил вас охранять это место от непрошенных гостей, но хочу заметить вам, без всякого зла, что я не спрашивала его дозволения, придя сюда, и вашего – не буду.  – Сигюн знала, что звучит, возможно, слишком дерзко, но разве много было у нее выбора? Страж, назначенный Всеотцом, как ни крути, должен знать о всех посещениях, что одобрил бы царственный асгардец, а тогда и смысла врать нет. Даже если этим она рассердит стража, что изменится? Главное, самой сохранять хладнокровие, не позволяя ни панике, ни страхам взять верх, помутить способность здраво мыслить. Она не искала боя, как и никогда в своей жизни, но, если разложить все по полочкам, могла все же неприятно удивить любого, кто, оценивая её скромный вид, ожидал найти в ней умеющую только варить похлебки и рожать детей девицу.
[indent] И все же от фигуры впереди исходило нечто такое, отчего морозец пробирал по коже. Сигюн, наконец, полностью адаптировавшись к темноте, рассмотрела ту подробнее, с удивлением подметив две вещи: первая состояла в том, что стражем Всеотец поставил женщину, вторая же касалась удивительного сходства этой женщины с Локи. Черные как вороново крыло волосы, в которых даже сквозь спутанность прядей можно было угадать природную волнистость; мраморно белая кожа лица, с глубокими тенями вокруг глаз, едва не светящихся болезненной зеленью сквозь природный… серый? Нет, серо-голубой или серо-зеленый, скорее. Даже черты лица имели некое сходство абриса, к тому же, облаченная в черные и зеленые цвета, женщина была рослой и удивительно статной, с той осанкой, что неизменно отличает воина.  Вот только губы, так похоже искаженные гримасой, были полнее; но и без этого схожего хватало, чтобы задаться вопросом, откуда оно могло произойти. Может быть, она какая-то дальняя родственница? Или… учитывая слухи, может ли оказаться, что это и есть настоящая мать её почившего друга? В принципе, сие было возможно, потому что даже излишне болтливые языки знать не знали, куда могла бы деться придуманная прародительница. Но, если защита этого закрытого мира была так важна, то, как казалось сейчас Сигюн, вполне вероятно, что кому же еще её доверить, как не былой возлюбленной, подарившей одного из сыновей? Мысль об этом вынудила девушку немного сбавить пыл, куда как мягче молвив:
- Я не хотела бы вас оскорбить или сражаться с вами, но мне очень, очень нужно пройти, миледи. И выбора у меня в этом вопросе нет.

- Что ж, ваша правда, воды в Ванахейме в избытке, - невозмутимо отозвалась ванесса, даже улыбнулась, хотя мягкости в этой улыбке было не больше, чем в иссохшем старом ломте хлеба. Если хранительница здешних мест думала задеть её своей насмешкой, чтобы лишить самообладания и равновесия, то не на ту напала, шесть сотен лет бок о бок с главной язвой Асгарда даром не проходят. – Пожили бы там, сами бы знали, что иногда проще бочку вылить разом на изнывающего от жары, чем по капле цедить под мольбы.  – Да, все же привычка очень много значит не только в сердцах людей, но и богов, потому что Сигюн, привыкшая при дворе вести себя тихо, мирно и очень благородно, распускала язык обычно только на попытки царевича её подколоть; но Локи вряд ли отнесся бы к этому с жестокостью, какая рождается в душах иных созданий, оскорбленных острой шуткой, даже если острота его не забавляла, он не спускался дальше резкой отповеди.  И она запоздало обратила внимание на мысль, что стоящая перед ней женщина, хоть и была странно похожа на её друга внешне, могла совсем по иному относиться к парированию  в свой адрес.
[indent] Она была красива, да, и всю красоту не уничтожал, а подчеркивал ореол опасности, кружащий вокруг, как блеск острого края отточенного клинка не умаляет красоты меча.  Чувствительная ко всему прекрасному, что привлекало её взор, умеющий даже в неказистом с виду найти прелестные черты, девушка не могла отрицать мелькнувшее желание прикоснуться к этой черной, мрачной красоте, как иногда манит тактильно мрамор, отполированный творцом.  Иная статуя во дворце казалась ей живой, особенно, когда вечерние тени придавали материалу золотистого сияния, точно живое создание, застигнутое злыми чарами, окаменело навеки.  Так и эта женщина перед ней походила на что-то, сотворенное искусственно и, напротив, оживленное какой-то чудовищной волей, но не до конца. Ей даровали возможность двигаться, говорить, но глаза её были пусты и полны темноты, такой глубокой и печальной, что у самой ванессы, при попытке в ту вглядеться, едва не проступили слезы. Нет, это была не статуя; из этого мрака, за всеми завесами, на неё смотрели живые глаза асиньи, полные глубоко запрятанной боли и страдания, горечи и тоски, а еще там была злоба, такая злоба, которая может быть лишь в душе, прошедшей через ад сущего одиночества и чего-то, что трудно пережить, сколь сильна не была бы воля, например, предательства. 
- А вы бы смирились с утратой того, что вам дорого? – сморгнув наваждение, поинтересовалась девушка, крепко обхватив саму себя руками, как будто ей вдруг стало холодно. Так и было, но не в физическом смысле, потому что холод в этом мире начинал прежде забираться в душу, а уже потом морозить  члены. И это нечто, окружающее их самой мертвенной стужей, нашептывало изнутри самые крамольные мысли, подтачивая любую решимость, заставляя сомневаться во всем. Все умирают, шептал знакомый, слышимый ею в самые мрачные дни, голос в сознании, ты это знаешь, ванка, потому что норны ткут нить всех жизней и обрезают их тогда, когда наступает отмеренный срок. Твоему отцу пришел его срок, и кто ты такая, чтобы буйствовать и опротестовывать волю самих норн, спорить с которыми не решался даже Один-Всеотец? Разве не дала тебе судьба и без того много? Когда ты могла всю свою жизнь прожить безвестной ванкой, ткущей полотно для царских одежд или собирающей целебные травы, брошенным незаконнорожденным ребенком не знать ни почести, ни уважения, а вместо этого? Ты была признанной и горячо любимой дочерью, обладала такими свободами и возможностями, а которых рядовая ванка не могла бы и мечтать, ты обучалась в Асгарде и жила там среди прочих высокородных асинь как равная; пользовалась уважением Фригг, самой царицы, и была другом её сыну, так тебе ли за такие милости норн платить им теперь таким лютым неуважением, нарушив приказ Всеотца, вломившись в сам мир мертвых?  Ты дерзка ли или просто глупа стала, Сигюн, дочь Хёнира?  Всеотец тебе благоволит, на твое состояние или влияние никто не претендует, и жених у тебя пусть не так люб, как хотелось бы, но прославлен и хорош, и ты готова все это потерять ради призрачной идеи добиться своего там, где властвуют лишь норны?
[indent] Задумавшись, она пропустила момент, когда собеседница перестала стоять в тени и величественно начала сближение; в этих движениях не было женственной плавности, свойственной Фригг, скорее, резковатая решительность существа, привыкшего не к балам, а к сражениям. И, хотя удержаться и не отступить назад было трудновато, дочь наместника Ванахейма взяла над своими страхами верх, подобравшись внутренне, зато устояв снаружи, только голову подняла, немного повернув к левом плечу, чтобы видеть лицо темноволосой… валькирии? Или все же нет? Она наблюдала за движением полных губ широкого рта, который, видимо, больше привык сердито кривиться, судя по морщинкам, чем улыбаться, слушая каждое слово.
- Говорят, что смерть тоже красива, - подняв глаза с губ на обведенные темными тенями, точно размазанными хаотичным движением, светлые очи, сказала ванесса, мгновение подумав. -  Я видела разную смерть и не нашла ни одной красивой; смерть всегда ужасна.  А вы, госпожа? – черные ресницы качнулись, и могло показаться, что в глубине глаз, изменившись оттенок до цвета штормового моря, по настоящему закачались пенные гребни волн.  – Вы видели красивую смерть?