[indent] Пустота, поглощающая все звуки и запахи; любовь, вырванная напрямую из сердца без настоя обезболевающей травы; мир, утративший все краски. Существование, вчера бывшее наслаждением, обратилось в тягость, и пересохли глаза, в которых уже кончились все слёзы, как древнее море. Сошел румянец с щек, оставив лишь белую немощность алебастра  в обрамлении медно-рыжих волос; и тем ярче кажутся лазурные очи в бессонных темных кругах. И давит на голову тяжелый кованый венец с бирюзой…. Всеотец мудрый муж, он верное средство отыскал от любой печали, поручив девице ношу отца почившего на свои плечи принять, снять венец терновый да на свое чело натянуть; наместница Ванахейма, норны милостивые, как смешно. Какая из неё наместница? Мимир был великомудр, Хёнир отважен и опытен, а она, дитя семи веков от роду, разве отличилась хоть чем-то в этой безжалостной жизни, чтобы наградой считать это предложение?
[indent] Не пылает сердце, в пепел выгорело, будто и не бьётся уж более, тяжелым камнем бесполезным грудь распирает.  И. стоя на балконе дворца, в десятках метров от земли, глядя на бескрайнюю морскую гладь, хочется, расправив руки-крылья, просто перевалиться за перила, вниз, туда, где свирепствующий прибой обещает блаженства отпущения всех тягот.  Но стучит в висках другой страх, который говорит о неведении того, что за дверьми в небытие, в темноту Хельхейма…. В темноту….
[indent] Сигюн всегда охотно постигала знания, которыми с ней находил возможным делиться Локи, даже если это были лишь мифы, легенды и сказания, которых полным полно было в дебрях минувших веков. Хельхейм был их девятым миром, миром мертвых, куда, если верить легендам, отправлялись все почившие души;  там же, средь острых скал, высоко над ущельями земных изломов, якобы стоял золоченый град, копия Асгардского дворца, заключенный древними могущественными чарами в непрерывный круг одного дня, и приветствовали там воинов, сложивших голову в бою. Никто иной не входил в Вальгаллу, как и в Хельхейм, и никто не выходил оттуда; по крайне мере, о таковых ничего не говорилось.  Но любой мир имеет врата, если только знать, где их найти.
[indent] Больше года потратила ванесса на эти поиски, занявшие её измученное сердце робким огоньком надежды; о, как не хватало ей в эти месяцы знаний друга и наставника, который и сам погиб в бесплодных землях Сфартальхейма, вскоре после кончины матушки. Без Локи она ощущала себя слепой, снова и снова перерывая неисчислимые множества книг и свитков, ведь это он знал наизусть все, что хранилось на этих полках. Злой рок разом отнял у неё всех, ничего не оставив, увел в темноту мертвого мира и отца, и Локи, и даже Фригг. Если бы хоть мудрая царица была во дворце, она могла бы успокоить гнев и горе юной души своим уверенным словом, воззвать к здравому смыслу сквозь пелену тоски, утихомирить шторм. Но никого, никого не осталось…. Даже Тор и тот вернулся в Мидгард, залечивать свои душевные раны в объятьях смертной подруги, а Всеотец делал вид, что со всем справился и ничто его не беспокоит, значит, и остальные смогут.  Хотя ей было удивительно некое внимание, которое внезапно взялся уделять ей, пусть и изредка, прежде довольно бесстрастный к дочери побратима царь, в том числе и те почести, которыми её решили наделить, но Сигюн никогда не была особенно близка с Всеотцом и общалась с ним мало в былые годы, а потому больше замыкалась в себе, при попытках монарха побеседовать, и ни разу не воспользовалась щедрым предложением прийти в гости, если необходима будет помощь. Он делал это не ради неё, свою совесть успокаивал, стараясь хоть так вину искупить перед побратимом павшим.  А, коли так, то девушка не хотела злоупотреблять, ловя на добром слове, да и не ощущала себя способной вести непринужденные светские беседы; сваливать же свое горе в обилии слез на едва знакомые уши она не собиралась вовсе.
[indent] Наконец, норны улыбнулись ей; отыскав столько, сколько смогла, отдавшись расчетам и анализу узнанного, ванесса предположила, что знает, как войти в Хельхейм. Вероятно, знает и как выйти. Древние-древние легенды говорят, что души из Хельхейма вызволить нелегко, однако, судя по всему, можно. В какой-то миг ей стало интересно, душа друга тоже там? Если да, то, быть может, есть робкий шанс на помощь, пусть подсказкой. И тотчас уязвило болезненно ожившее искоркой сердце за то, что не помышляет даже о вызволении его души. Тяжко, ох, как тяжко обуздывать эти укоры, но, не зная, способна ли она хоть одну душу вызволить, откуда же сметь мечтать о вызволении двух? Как бы не дорог ей был Локи, все же любовь к отцу была сильнее….

[indent] Ступив на покрытые серым пеплом камни, едва сомкнулся за спиной портал, закрывающий долгий и изматывающий путь в горных пещерах Ванахейма, вдоль корней Игдрассиля, девушка ощутила, как окутал плечи затхлый воздух, мертвенно-холодный. Здесь было так темно, что лишь далекий горизонт слегка подсвечивался тусклым лунным светом, и лишь голые камни украшали пейзаж. Души, забывшие себя, тонкими, прозрачными силуэтами неспешно перемещались меж скалами, не обращая на пришельцу никакого внимания. Выудив из котомки факел, Сигюн магической искоркой запалила его, выставляя над собой и вперед, прежде чем двинулась наугад сама.

[indent] Такая чудовищная тишина царила вокруг, словно все звуки в этом месте умирали, не появившись на свет: ни щебетания птиц, ни шелеста листвы на черных деревьях, ни перестукивания мелких камешком, которые ветер или шаг животного сбивает с места, ни посвиста ветра. Свое собственное дыхание казалось оглушающим, било по барабанным перепонкам, а ведь от волнения ванесса едва дышала. Шорох своих одежд она слышала так хорошо, что могла разобрать, какая складка ложилась на какую в определенный момент.  На ней было нежно-бирюзовое нижнее платье, из свойственных Ванахейму шелков, но сверху, для утепления, девушка предпочла асгардское платье из тяжелой бархатной ткани монотонного окраса, насыщенного травянисто-зеленого оттенка.  И легко ступали по земле обутые в тканевые балетки ноги, не создавая лишнего шума. Но в этом месте, с его мглой, скудностью красок и пустотой в звуках, и треск факела бил набатом.
[indent] Потери заставляют приобретать опыт; каждое страдание – необходимая золотая монета, отданная судьбе за получаемые на практике знания, часто расходящиеся с теоретическими выдумками.  Несмотря на свои семьсот лет, совсем малый по меркам асгардцев срок, дочь морской ванессы вынуждена была рано повзрослеть. Ей, прибывшей в Асгард ради науки, ради того, чтобы Всеотец мог решать выгодность союза, заключаемого ею, было тяжко в незнакомом месте, точно брошенной в яму со змеями. В Ванахейме её все любили, она была им мила и приятна, но во дворце легко стать чужим, оплеванным завистью, ревностью, предубеждениями, и между вариантом сражаться за свое, выманивая врага на свое поле, и вариантом покорно подчиниться, чтобы просидеть всю жизнь в темном углу, дочь такой горделивой женщины как Маргрит никак не могла выбрать второй.  Совсем юная, она не была такой же глупой, кровь морской девы и её уроки рано заставляли звереть, да, да, именно звереть, становиться подобием хитрого, коварного зверя, который сидит в глубинах души и нашептывает подсказки. Милая, общительная, очаровательная девочка, она умела вовремя потупить глазки, вовремя покраснеть, вовремя сказать каждому те слова, что будут ему наиболее приятны и лестны, и при этом совсем не выглядела лживой, напротив, через несколько сот лет о ней сложили впечатление как о самой честной и доброй девушке в Асгарде, которая никогда не солжет и не поступит подло.  Где им было понимать, что умная женщина не все и не всегда будет делать своими руками! Там, где дело было одного характера, всегда мог пригодиться Огун, её соплеменник, молчаливый и строгий, следующий своему кодексу до конца воин, с которым она нашла общий язык, играя на его тоске по дому и воспевая Ванахейм в самых красивых балладах и песнях. Был и Теорик, Ястреб Одина, влюбленный безмерно в неё молодой воин, готовый ради счастливого блеска в глазах ванессы на всё. Но, признаться честно сейчас, здесь, в этой юдоли скорби и смерти, Сигюн не была к ним безразлична, даже несмотря на то, что заводила дружбу это с определенной корыстью. Они были хорошие, добрые асы, достойные уважения, и она никогда бы не смогла откровенно подставить или предать их. При хитрости ума, сердце её не было ни злым, ни мстительным, не варило в котле для ядов обиды, и потому за тех, кто был ласков и милосерден к ней, и сама девушка была готова вступиться в миг нужды. За всех, кроме Локи…
[indent] Говорят, от любви до ненависти один шаг,  и одна всегда является сестрой-близнецом другой, следуя рядом, шаг в шаг. Обе эти эмоции невероятно сильны, их власть необъятна, и они обе способны спалить все дотла. «Не тебе говорить мне о любви, о, не тебе…» - пронеслось в сознании, за мгновение до того, как ей почудилось, будто она ощущает чье-то присутствие. Здесь полным полно было бесплотных душ, все забывших, все потерявших, способных только стенать и слоняться по серым камням, но ей казалось, что чувствует на себе взгляд, чей-то внимательный, недобрый взгляд. Остановившись, Сигюн застыла подобием мраморной статуи, держа факел все так же в поднятой руке, отчего свет пламени заставлял медные волосы полыхать подобием костра.  Волосы на затылке медленно приподнялись от холода, рожденного не температурой воздуха, то притаившийся морской зверь ощущал угрозу и предупреждал о чем-то враждебном и очень опасном где-то рядом. Признаться, не было никаких достоверных источников, способных перечислить обитателей Хельхейма, кроме призраков, а потому здесь могло быть все, что угодно, подумалось Сигюн. Но все оружие из мира живых она, как  и положено, оставила в том мире, а здесь могла рассчитывать лишь на ловкость и на магию, в которой была не такой уж великий мастер. Но, внезапно, она вдруг поняла, что не собирается использовать и магию; чтобы здесь не обитало, если оно хочет её убить, пусть. Смерть милосердна забвением.