[indent] Высокая угловатая девочка, перепрыгивая босыми ножками с камня на камень,  с ловкостью акробата легко балансировала на их влажной поверхности, каждый раз, когда прыжок выходил удачным, прикусывая нижнюю губы с хитрой улыбкой. Длинная и толстая коса медно-русых волос, болтающихся за её спиной почти до середины бедра, блестела на свету, отраженном от водной поверхности, тем блеском, какой дает здоровый, получающий достаточно питания волос, а глаза, точно светлые сапфиры, искрились беззаботным весельем детства; о, прекрасное время, когда никакие заботы не лежат на плечах! Ей не нужно было думать о последствиях войны, о смерти и болезнях, о голоде или нищете, даже о том, что одеть, все, что занимало её детский разум, сводилось исключительно к задаче придумать себе занятие в свободное от всех этих девчачьих наук время.  Хотя ум её был жаден, а все на свете любопытно, прилежно сидеть часами, постигая искусство стежка для вышивки или изготавливая специи для каши, девчушке было скучно и слишком утомительно. Пожилая ванесса, что присматривала за ней и обучала, только головой качала, сетуя непослушнице, что, если она не будет прилежно постигать все женские премудрости, отец никогда не сможет удачно выдать её замуж. Но что такое замужество для тринадцатилетнего ребенка, который поглощен изучением такого огромного и таящего столько секретов мира, как не пустые слова о чем-то таком, что не скоро случится?
[indent] Вообще-то Иллурия, её няня, была абсолютно права, многие ванессы выдавались замуж уже в семнадцать лет; но отец проказницы, такой же медно-русый, с густой бородой рослый воин, родной брат Мимира Хёнир сделал девочку сущим баловнем, любя её той безмерной отеческой любовью, в которой был готов потакать дитю абсолютно во всем. С такими девицами спасу нет, вздыхала Иллурия подругам, потом все из себя такие-разэтакие, никого не слушают, ножками топают, уж лбы здоровые, давно своих родить пора, а все «пааапенька да паааапенька». А старый дурак и рад услужить, лишь бы сияло ему его луноликое солнышко. Тем хуже, что девка-то красавицей, клянусь норнами, растет. Ох, помяните мое слово, быть еще беде, коли за ум не возьмется.
[indent] Хёнир в самом деле берег свое сокровище пуще некуда, никто за все её тринадцать лет ни разу слова дурного не посмел сказать, не то что иначе обидеть как-то. Не смотрите, что дочь из него веревки вьет и в узелки завязывает, со всеми прочими это матерый воин, опытный боец, рука тяжелая, голос зычный, а нрав тяжел, ежели взбесить. Никто в Ванахейме не стал бы нарываться, даже будь дитя сущее отродье Йотунхейма; но Сигюн, как её звали, была, при всей своей неусидчивости, ребенком добрым и доверчивым, к каждому живому существу сострадательным, потому ваны искренне её любили и обижать не видели причины. Но в том и крылась опасность: не обижали её, оттого зла в мире не представляла и ко всему тянулась, не опасаясь коварства или черного помысла. На то Иллурия отцу её тоже указывала, чтобы понимал, как легко будет такую наивную совратить да использовать, отец не вечен, так муж защитит, а коли без мужа, то куда деваться? На милосердие норн уповать? Но Хёнир, хоть это и понимал, только хмыкал в бороду добродушно да отмахивался, мол, не собираюсь я помирать, почто меня хоронишь?  Для него Сигюн была еще совсем крохой, которая вчера под стол пешком ходила, а потому одна мысль о том, что придется её кому-то однажды отдать, сжимала сердце отца стальными оковами; она была единственным плодом его величайшей любви, которой больше нет, единственным свидетельством, что не было сном. Хоть цветом волос дочь пошла в него, каждой прочей чертой с каждым годом она все больше становилась копией матери; Маргрит была красавицей, такой красавицей, какой, хоть весь Асгард и все Девять миров обойди, не сыщешь, и, как бы сильно не любил он её, как крепко бы не сжимал в объятьях своих, но сердце её было вольным. Ушла, навсегда ушла, оставив лишь робкую надежду, что вернется, да малютку-дочь. Он и знать не знал, что давно вернулась Маргрит, снова и снова возвращалась, берегла дочь, опекала, наставляла, чтобы однажды дать выбор: уйти туда, в бесконечную гладь свободы и власти над своей волей или остаться, подчиняясь чужой воле и чужим правилам.
[indent] Вот и сегодня, повидавшись с матерью в бухте, девочка оттого такая счастливая и довольная направлялась, не спеша и играя, в сторону дому, до которого долго еще было идти, когда заприметила чужого внизу. Обладая от рождения хорошей памятью на лица, она быстро отыскала в воспоминаниях, что молодого аса этого прежде видела, а потому и вовсе перестала бояться, тотчас бодро изменив направление движения и запрыгав по камешкам вниз с каменистого хребта бухты в его сторону. Не то чтобы уж они были приятелями, видела его девочка всего однажды, возле дворца; он тогда верхом с прочими асами прибыл, с какими-то поручениями от Всеотца, так ей Иллурия шепнула в ответ на расспросы.
- Привет! – звонкой капелькой поскакал по камням голосок. – Ты ведь, верно, Локи?  - она не была уверена, но, кажется, именно его так назвала тогда няня. – А меня Сигюн зовут! – спрыгнув босыми ногами в песок с последнего валуна, она беззастенчиво уставилась на аса, которому едва бы достала до середины груди.  – А что ты тут делаешь? Ты заблудился? Ваши сюда не ходят. – Вопросы посыпались как из рога изобилия, чему сама девочка, впрочем, ничуть не смущалась, словно с ровней говорила, с мальчишкой с соседнего двора. Впрочем, в своем простом сейчас льняном платье под цвет глаз она и сама больше походила на дворовую служку, чем на знатную девицу.
[status]дитя Ванахейма[/status][icon]https://c.radikal.ru/c07/2003/52/8f62b5753b29.jpg[/icon][rus_n_fn]Сигюн, 13[/rus_n_fn][lz]Единственное дитя Хёнира, юная леди Ванахейма, обреченная жить меж двух миров: отца и матери, души и разума.[/lz]

[indent] Северные Берега, действительно, были очень красивым местом, но малолюдным именно потому, что дурная слава царила здесь. Не каждый смельчак осмеливался приехать на эти плодородные зеленые земли со своей семьей, чтобы строить дом и разбивать огород, хотя охотно здесь росли и плодовые деревья, и овощи, а леса были полны дичи так же, как воды рыбы. Причиной этому на самом деле было то, что эти земли принадлежали морским ванессам; на берегу прекрасные, как заря, сладкоголосые, с бархатной кожей и стройным станом, распустив свои изумительной длины и густоты волосы, они среди всех ванесс, которые тоже страшными бывали очень редко, сразу выделялись издалека, притягивая внимание. Игривы они были и легкомысленны, и охотно откликались на чужую страсть, но то была лишь вершина айсберга. Маргрит, сидя на отполированном прибоем камне, расчесывая свои каштановые волосы, могла бы одна из многих ответить, что  только это маленькое дитя стало причиной, по которой повезло всё еще топтать живым землю Хёниру, потому что морские ванессы любят лишь своих детей, иная форма любви для них только блажь и развлечение. Сигюн не раз видела, как мать, сидя на камне рядом с ней восхитительно красивой женщиной, обнимая её тонкими нежными руками, подобрав под себя стройные ноги, в один грациозный прыжок покидала камень, уходя под воду, и там, под водой, изменялось её тело, удлиняясь, обтягиваясь, как одеждой, блестящей золотой чешуей, а ноги срастались, вытягиваясь, пока не обращались в мощный гибкий рыбий хвост.  Не было в этих водах хищника свирепее, чем морские девы; быстрые, как молния, маневренные, налетали они стаей на добычу, многократно превосходящую их размерами, и острыми когтями и зубами целые куски мяса из живой плоти вырывали, чудо было от них вырваться, если настигли. Но не в том дурная слава была, что жалко наземным ванам стало рыбы, а в том, что в воде не было им различия, чью плоть рвать, в воде они утрачивали все то человеческое, что в них было, и легко становились каннибалами, забывая, что те ваны, что по земле ходят, родичи им по крови.  Старые ваны могли рассказать, как пытались войска Одина в стародавние времена с моря атаковать, да в итоге несолоно хлебавши вернулись с легендой о том, что живет в тех водах гигантский свирепый змей морской, даже имя ему придумали – Йормунганд; а всего и дела то было, что столкнулись их корабли с сопротивлением морских дев. Коли же вынырнет она из воды, ванессой явится, песню запоет, заслушается и бог, и смертный, как пьяный или околдованный, по своей воле пойдет прямо в руки; с улыбкой и пением сладким дождавшись, поднимется она к тебе из воды, нежно обовьет руками да к себе потянет, к устам манящим, но только окажешься в воде, руки эти ласковые невиданной силой нальются, стиснут в смертельных объятьях и  на дно потащат, пока не захлебнешься. Не упросить такую, не сторговаться, ибо доступны им все сокровища морские, только к ним они пристрастия не питают, так распорядилось Мироздание, что у всего должен быть свой защитник, и морю назначило их.
[indent] Но Сигюн исполняла просьбу матери и никому о их встречах не рассказывала; она любила матушку не менее сильно, чем та – её, и не видела в той зла. Впрочем, Маргрит тоже не была дурочкой и не рассказывала маленькому своему порождению всей правды подводной жизни, лишь, помимо чар своих, учила уважать и любить все живое вокруг, каждое творение матери-природы, не делать окружающему миру зла и защищать слабого. Казалось бы, о какой защите идет речь, учитывая образ жизни ванесс, но и тут была своя тонкость; морские девы не трогали слабого, не завлекали в море детей, не топили стариков, не нападали на водных обитателей слабее себя, только если были сами ранены или обессилены, и шел вопрос выживания. Такой неоднозначной была философия этих диковинных созданий, а Маргрит, желая дочери добра, доносила её как могла. Она могла часами любоваться плещущейся в лучах вечернего солнца в бухте девочкой, оберегая её от любой напасти; но и без того ни одна тварь морская или наземная, чуткая  намного больше аса или вана, не смела сунуть свой нос, как бы не хотелось,  в воду, пока чуяла запах морской девы; знали, одна дева – не так страшно, но только засвиристит пронзительно, тотчас вскипит вода, стаей явятся.
[indent] Если бы девочка подозревала правдивость страшных слухов, что ходили о этих берегах, она, конечно же, немедленно предупредила чужака убраться подальше от воды; но она их не слышала, а в те, что слышала, не верила, потому и не спешила с жуткими предупреждениями. Поправив выпавшую на лицо прядку волнистых медных волос, она смешно сморщила курносый носик, задумавшись, но потом покачала головой отрицательно:
- Не-ет, я тут никого не видела сегодня, сюда редко ходят, - пожав угловатыми плечиками, простодушно добавила, - боятся.  – Но она сама совсем не испытывала страха, даже гуляя здесь в полном одиночестве, когда стемнело, словно кожей чувствовала стерегущий взгляд из темной глубины воды, как и сейчас. Маргрит, подметив незнакомца, что приближался к берегу, изменила свой курс, держась параллельно линии песка, не высовываясь сильно, но наблюдая настороженно. Ей коварство мира было известно, как и хрупкость полукровного дитя.  - Говорят, что пришедшие сюда обратно не возвращаются, - поведав слух, она, чуть наклонив по птичьи голову, с забавным выражением лица, словно бы сообщая какую-то важную тайну другу, добавила: - Но я в это не верю вообще-то. А почему ты думаешь, что эти солдаты пришли сюда?[status]дитя Ванахейма[/status][icon]https://c.radikal.ru/c07/2003/52/8f62b5753b29.jpg[/icon][rus_n_fn]Сигюн, 13[/rus_n_fn][lz]Единственное дитя Хёнира, юная леди Ванахейма, обреченная жить меж двух миров: отца и матери, души и разума.[/lz]

[indent] Дитя постигает мир, основываясь на том, что вкладывают в него взрослые, само по себе оно никогда не узнает его полностью, во всех нюансах, лишь, как дикий зверь, постигнет азы выживания, но красота будет недоступна. Оно не будет восхищаться творением природы, не сможет постичь философию, не прочтет древних трактатов с их удивительной мудростью и будет обречено прожить свою жизнь зверем, ведомым инстинктами, и зверем же умрет.  Но не такой жизни своему слабому дитю хотела Маргрит, когда отдавала её на берег, к отцу, и в том сделала большое одолжение дочери, которая к своим тринадцати годам знала, в общем-то, все то, что надлежит знать в этом возрасте любой другой ванессе. Вот только вторая половина крови нет-нет, а брала верх, поэтому Сигюн постоянно тянуло к морю, в леса, в поля, иными словами, ближе к природе, дальше от себе подобных. Да и себе подобные, ровесники, не слишком тянулись к девочке, словно боялись; Иллурия для себя полагала, всему виной не отцовы, как все думали, а материны глаза – яркая лазурь океанских волн, в которых отражалось то, что в тех водах крылось: страх и ужас, мерзкий удушающий холод смыкающихся над головой потоков, обессиливающих и увлекающих на дно.  Когда девочке случалось злиться, а бывало такое, хоть и не часто, но происходило, то ванесса первая подметила, как теряет покой океан, стягиваются над миром грозовые тучи, поднимается ветер; но страшнее всего видеть эти глаза, теряющие всю прежнюю свою доброту и чистоту и приобретающие звериный блеск водного хищника, существа без жалости  и морали. Кажется, вот-вот и обрушится на тех, кто рядом, вцепится ногтями в лицо, озверев, себя не контролируя. Если бы она спросила саму Маргрит, морская дева только фыркнула презрительно, потому что никакого отношения к происхождению гнев девочки не имел, просто не надо до такой степени бесить эмоциональное и восприимчивое дитя, что оно людской облик теряет. Сама Маргрит отличалась удивительным хладнокровием, как и большинство ее соплеменников, владея своими эмоциями в совершенстве.
[indent] Так вот, этот  эмоциональный и восприимчивый ребенок, от любви и заботы лишь расцветающий еще пышнее добротой души и любви  к миру, малышка Сигюн вполне привыкла к тому, что взрослые охотно делились с ней этими чудесными тайнами мира, и охотно им внимала, не отбрасывая протянутой руки знаний, и потому нисколько не удивилась, когда ими начал делиться и асгардец.  Смиренно, как покладистый ученик, сцепив ладошки перед собой, она с очень серьезным и внимательным видом слушала все то, что говорил ей Локи, к тому же, это в самом деле было интересно.
- А папа мне так же про следы объяснял, - уверенно произнесла она, кивнув с неподходящей ей степенностью, - только про животных. Это все ужасно интересно! – незамутненный восторг ребенка сменился задумчивостью. – Здесь только по камням можно пройти к бухте, когда отлив, - она, в свою очередь, указала асгардцу на тот маршрут, каким сама сюда пришла, - но из бухты дальше только если по воде, там скалы очень крутые. Я хотела однажды залезть, но мама сказала, что это очень высоко, и я упаду и расшибусь. На-асмерть. – Ребенок плохо воспринимает понятие смерти, оно для него слишком сложно, но девочка была уже не настолько мала, так что это утверждение Маргрит произвело достаточное впечатление, чтобы испугать и отбить отходу пытаться. Но сейчас куда больше Сигюн заняла иная мысль, вспорхнувшая в голову как бабочка с цветка, и полностью овладела ей, поджигая простодушное любопытство юного существо, зачарованного всем мистическим и загадочным. Протянув руку, она настойчиво привлекла внимание отвернувшегося к морю юноши, подергав его пальцами за рукав, потому что отец всегда говорил, как неправильно говорить в спину собеседнику. – А почему ты не можешь просто  - раз! – и узнать, где эти солдаты? – лазурные глаза прямо-таки блестели предвкушением близости волшебства. – Няня говорила нам, что ты – колдун! – выпалила и уставилась пуще прежнего, словно страшную тайну какую-то сказала; виной всему было не то, что магия была так диковинна для дочери Маргрит, а в том, что именно таким загадочным тоном, с таинственным придыханием, эту информацию им однажды и подала Иллурия, в тот день, когда был прошлый визит асгардца в Ванахейм. Няня, правда, хотела этим напугать и отвадить, но это же все равно, что настоящую фею из сказки увидеть, живого колдуна!
[status]дитя Ванахейма[/status][icon]https://c.radikal.ru/c07/2003/52/8f62b5753b29.jpg[/icon][rus_n_fn]Сигюн, 13[/rus_n_fn][lz]Единственное дитя Хёнира, юная леди Ванахейма, обреченная жить меж двух миров: отца и матери, души и разума.[/lz]

Отредактировано Sigyn (29-03-2020 18:47:08)

[indent] Девочка не питала особого страха перед магией, наверно, в первую очередь-то потому, что тоже с ней никогда не сталкивалась во всем ужасающем размахе; все чары, что она видела, были целительные или совсем безобидные, ради веселья или баловства, вроде тех брызг, что поднимала из моря Маргрит, желая позабавить дитя. Никто не посвящал её в те тонкости, о которых и знать-то не хочется, да поздно, не показывал, какие жестокие, бессердечные вещи может творить магия, выдирая души из живого тела и обращая живую плоть в прах. Знай она на практике размах чар, доступных этому колдуну, которого опасалась Иллурия, то поостереглась бы с ним речи добрые заводить, так обратит в камешек да выбросит в море, была и вот не стало, и не отыщет никто. Но Сигюн не знала и потому была вовсю заинтересована, но страха не ведала и только носик сморщила, когда её восторги пристыдили.
- А матушка говорила, что бывали такие колдуны, которые миры могли уничтожать по одному щелчку пальцев, - все равно отстаивала свои иллюзии дитя, сдвинув в смешном детском упрямстве брови. Любой ребенок – ужасный консерватор, он цепко держится за свои представления и фантазии, и расставание с ними для него настоящее потрясение, потому попробуй еще, переубеди.  – Ты, наверно, еще просто не умеешь, вот потому так и думаешь, - сделав вывод, который подходил к обоим фактам, не руша её убеждений, твердо подвела итог девочка, не моргнув.  Иллурия, в самом деле желая оберечь своих воспитанниц, допустила одну ошибку, сокращая информацию о асгардских гостях – она не сказала, сколько этим самым гостям лет.  Перед собой она видела асгардца, едва ли многим старше её местных друзей-приятелей, давая ему необдуманно, может, лет семнадцать или двадцать, около того; весь его внешний вид при её неопытности этой ошибке способствовал. Девочка не могла бы предположить, что юноша сильно старше, поскольку видела только высокий худощавый силуэт, ухоженное, почти нежное лицо, без морщин или шрамов, с тонкой линией черных бровей, придающих постоянно выражение то ли недоумения, то ли невинности, и с большими серебристо-зелеными или голубыми глазами, из-за пасмурного освещения точно не разобрать. Отсутствие любимой асгардцами бороды еще больше добавляло юности в его облик.
[indent] Подумав с минуту, постукивая указательным пальцем по верхней губе, девочка, наконец, кивнула. На самом деле маршрут мог казаться легким, поэтому о том, сможет ли кто-то другой пройти, она не думала, её занимала лишь мысль, не будет ли сердиться мама, поскольку Маргрит велела никого в бухту не водить. Но, перед вероятностью спасения нескольких жизней, Сигюн сочла, что мама поймет причину, что её побудила, и одобрит.
- Хорошо-о, - протянув окончание, согласилась ванесса, ловко подбирая пальчиками подол своего простого платья и засовывая его края себе за пояс, отчего выше колен обнажились крепкие загорелые ноги.  Конечно, вид от этого более презентабельным не становился, но не завидовала бы она тем девицам, что с длинным подолом попробуют там поскакать; вмиг отяжелеет ткань, морской водой напитавшись, облепит ноги, и лететь после несчастливой птичкой прямо в пасть моря.  – Я тебе проведу. Но только аккуратнее, пожалуйста, следуй за мной, - с этакой покровительствующей интонацией предостерегла девочка, - здесь очень легко оступиться. – Оттолкнувшись от песка, ловко забралась на валун, как прибрежная ящерка, решившая погреться. Оставалось только удивляться, как она стоит босыми ступнями на изломах каменного бока, не испытывая боли.  Прибрав выбившиеся пряди за уши, покрепче затянув пояс, чтобы не выпал подол, Сигюн, поймав баланс равновесия, для чего слегка расставила руки, мелкими шажками, как канатоходец, пробежала по склизкому валуну, после чего ловко перепрыгнула на второй. Накренилась, закачалась, вот-вот, кажется, полетит в воду, но нет, разворачивается и звонко окликает:
- Главное, на месте не стоять, снесет! Быстро надо! – и, в лад сказанному, снова по той же схеме: пробежится мелким шажком до края, оттолкнется, перепрыгнет на другой. Потом еще на один.
[indent] Чем дальше тропа уходила от берега, в поднимающиеся с медленно надвигающимся приливом воды, тем все более скользкими и неудобными становились валуны,  и, хотя казалось, что ванесса порхает между ними, только беззаботная удаль ребенка не давала ей самой до смерти испугаться. Били волны о камни, взлетая вверх брызгами пены, внизу закручивая водовороты из-за приливно-отливного потока, и иногда, в секунды, когда ловила равновесие,  без мысли инстинктом проскакивал страх упасть.
[indent] Наконец, с последнего валуна спрыгнув в набежавшую волну, она почти испытала облегчение, оказавшись в подковообразной бухточке, метров двадцать в ширину, с трех сторон окруженную скалами, почти вертикально вздымающимися вверх метров на сто, не меньше. [status]дитя Ванахейма[/status][icon]https://c.radikal.ru/c07/2003/52/8f62b5753b29.jpg[/icon][rus_n_fn]Сигюн, 13[/rus_n_fn][lz]Единственное дитя Хёнира, юная леди Ванахейма, обреченная жить меж двух миров: отца и матери, души и разума.[/lz]

- Ты цел? – в ответ первым делом поинтересовалась со всей искренней детской простодушностью девочка, которая видела, как пучина поглотила всей пеной приливных волн асгардца, хотя и понятия не имела, что послужило тому причиной; может быть, он оступился, может, подскользнулся, или оказался на коварном камешке, который решил выскользнуть из-под ног от этого давления. Все может быть, дорога из валунов коварна, поэтому взрослые в здравом уме сюда не ходили, да и не за чем им было, ведь бухта была невелика и практически пуста, даже для уединения сомнительное место, ведь можно найти более комфортные. Если бы не матушка, которой здесь было удобно видеться с дочерью, наверно, и сама девочка не рискнула пройтись по этой склизкой тропке.
[indent] Но стекающая по лицу от лба кровь говорила о том, что пришелец не так уж и цел; море опасно и коварно, и легко способно нанести смертельные увечья, уж она то знала. Никакие навыки, никакая подготовка не спасут, если безжалостная стихия, разбушевавшись, решит с тобой покончить. Сигюн доводилось видеть, как выбрасывало с приливом на берег утонувших, из тех рыбаков, что уходили в море за добычей, или незадачливых пловцов; многие из этих тел были обезображены не только разложением, раздутые, точно шарики, но и частично объедены, у кого-то не хватало даже большей части тела. Это было отвратительное зрелище, но её почему-то не пугало, хотя подружки морщились, фукали и сбегали к кустикам, позеленев.  Её уже начали учить травам и лекарскому делу, на самых простейших, примитивных пока еще вещах, но тому, кто собирался в дальнейшем принять почетное звание лекаря Ванахейма, не пристало страшиться смерти, болезни или уродств.
[indent] Бесстрашно приблизившись вновь к мокрому как мышь асгардцу, она проворно отпрянула, когда вокруг его одеяния вспыхнуло странное сияние, похожее на свежую зелень едва распустившихся березовых почек. Удивленно уставившись на юношу, она с небывалым прежде любопытством смотрела, как там, где протекало это сияние, одежда его моментально высыхала; про магию девочке говорили, пусть и не много, но очень поучительно, призывая её больше страшиться, чем тянуться, потому что там кроится разрушительная сила, причиняющая зло и страдания. В чем лично сейчас Сигюн усомнилась, потому что произведенный эффект оставил яркое впечатление в её сознании уже только тем, что никому ничего дурного не сделал.  Да и матушка говорила, что были целители в старые времена, которые, без научных достижений, владея лишь магией, были величайшими лекарями, направляя эту энергию во благо и ради спасения народа. И тут ей стало ужас как интересно, что, если у самой выйдет так лихо научиться? В ней, признаться, магия была, как робкий ручеек, пробившийся сквозь камни скал и узкой полоской стекающий между каменных изломов, но она, обнаружив это, никому говорить не стала, кроме Маргрит. Морская ванесса и сама была с магией знакома, правда, лишь своей, природной, той, которой владела в морской стихии, но советы дать могла и, между прочим, очень дельные.
- Ты ранен, - строго поджимая рот, констатировало дитя, скопировав выражение наставницы, с которым та смотрела на них с подружками, если кто-то пачкал платье и получал синяки и ссадины.  – Это нехорошо. – Все же забыв про первоначальный страх перед проявлением недоступных ей чар, она деловито протянула руку и потрогала пальцами кожу возле раны. – Хотя ссадина неглубокая, просто кожу рассекло, если заразы не попадет, не страшно. – Её храбрость была не настолько уж врожденной, на самом деле, наверно, девочке было страшно волнительно. Она, пусть и с почти ровесником, как ей казалось, но с принцем Асгарда позволяла себе такую бесцеремонную дерзость в общении, что весьма и весьма щекотало нервишки. Но, с другой стороны, если всего бояться, никогда не сможешь и чего-то достичь, а она с милой самонадеянностью детства собиралась однажды претендовать на место придворного лекаря, и никак иначе, поэтому старательно вырабатывала в себе смелость или хотя бы внешнюю невозмутимость в любой ситуации.
- Другой бухты поблизости и нет, - перестав терроризировать осмотром и ощупыванием поврежденную сторону лица принца, она зябко поджала руки к себе, перехватив их под грудью, поскольку с приливом к суше принесся сырой холодный ветер, создающей ей, в её легком наряде, уже дискомфорт. – Только эта. – И только теперь, сердито взглянув на накатывающие волны, она подумала запоздало, что им не вернуться обратно до начала отлива.
[status]дитя Ванахейма[/status][icon]https://c.radikal.ru/c07/2003/52/8f62b5753b29.jpg[/icon][rus_n_fn]Сигюн, 13[/rus_n_fn][lz]Единственное дитя Хёнира, юная леди Ванахейма, обреченная жить меж двух миров: отца и матери, души и разума.[/lz]

[indent] Умник заработал сердитый взгляд в спину тот час же, как отвернулся, высказав свое мнение по поводу чужих нарядов и их неуместности, чем вызвал в девочке негодования. Да если бы он, между прочим, она бы уже сидела в теплых, убаюкивающих объятьях матери, даже если была бы тут, в  этой бухте, а, вообще-то, если бы не он, то уже пила бы травяной взвар, с ноги закутавшись в шерстяные одеяла на большом плетеном кресле в гостиной их дома. Не зря няня твердит, что все асгардцы, в особенности те, что близки к царской семье, заносчивые и высокомерные, и совсем не помнят добра, а уж виноватыми в любой ситуации видят кого угодно, только не себя. Вот наглядно убедилась, и этот тоже – выскочка. Думает, она такая дура, что не знает, какие платья к здешнему климату лучше, это она то, которая сюда едва ли не каждый день бегает! Ишь ты, умник сыскался какой, простите великодушно сирую да убогую, девку глупую, что совета мудрого прежде не испросила.
[indent] Но бурно вспыхнувший гнев, подобно разбушевавшимся волнам морской стихии, так же быстро и утих, стоило только принцу проявить жест вежливости и, в каком-то смысле, заботы.  Материал жилета представлял собой плотные пласты черной воловьей кожи, идеальной выделки, внутри швы скрывала тонкая шелковистая материя подклада, и одеяние отчетливо несло на себе ноты, помимо характерного для натуральной кожи запаха, чужого аромата, но при этом они не были достаточно ярко выражены, чтобы девочка могла их опознать. Она даже не могла бы сказать, принадлежат ли эти ноты некоему искусственно нанесенному на само тело аромату, вроде эфирного масла или травяного отжима, или же сами по себе свойственны телу. При всем любопытстве, нюхать, точно кошка, асгардского принца было бы смешно, не говоря уже о том, насколько нездоровой на голову её бы при этом посчитал сам обнюхиваемый. Тихонько прыснув себе в ладошку беззаботным смешком, ванесса охотно закуталась в чужой жилет, утонув в нем практически до самых стоп. Одеяние было тяжелым и неудобным, но, недаром же говорится, дареному коню в зубы не смотрят, нужно быть признательной уже тому, что о её утеплении побеспокоились.
- Это так, - перекрикивая шум прибоя и визг налетевшего ветра, ответила ванесса. – Я вообще-то хорошо плаваю, - даже не похвальба, а чистая правда, хотя как могло быть иначе для дочери ундины? – Но даже я не рискну сейчас по воде возвращаться. Мама говорит, эта бухта похожа на подкову, и в прилив, когда ветер гонит сюда волны, ни один пловец не справится со стихией, его разобьет о камни как щепку, сколь бы искусен не был.  – Она придирчиво осмотрела застывшего рядом истуканом принца; без увеличивающего визуально плечи и спину жилета юноша казался совсем худым, но оттого  и еще более высоким.  Нельзя было не заметить и то, что, хотя черты его лица сложно было суммарно назвать красивыми, они были довольно правильными и очень приятными, вот только не тогда, когда принц хмурился, что ей позволено было увидеть сейчас. От ветра ли или по причине недовольства, но черные брови на волнах массивных надбровных дуг низко сошлись к тонкой переносице прямого носа, морща лоб и придавая всему лицу злобной тяжести, погружая в пугающую тень светлые и выразительные глаза.  Резче стала линия рта и носогубных складок, и Сигюн в этот момент показалось, что перед ней не ровесник, как все это время думалось, а создание много, много старше её самой, словно не всего в несколько веков, а в тысячелетия шла разница.
[indent] Тихий свист, мелодичный и нежный, ворвался в симфонию ветра, воющего меж скал, и Сигюн, вздрогнув, точно  от удара плетью, перестала смотреть, не мигая, на юношу и перевела взгляд на море; там, в белой пене, в неспокойной глади воды она безошибочно нашла то, что таилось, потому что знала, что искать. Но это была не Маргрит, белые волосы сливались с пенными шапками, когда хорошенькая головка показывалась над водой. Мгновенно вспылили в памяти тонкие струйки крови, стекающие по лицу асгардца, когда тот вышел из моря, и стало ясно, что в отсутствие Маргрит, видимо, какой-то иной морский обитатель, точнее, обитательница, учуяла загнанную добычу. Куда делась матушка, девочка понятия не имела, но  сердцем чуяла, что ни одна другая морская ванесса не посмела бы явиться сюда, будь мама против, возможно, та ушла в море, когда сочла, что дочь отправилась домой.  Если все так, то им вряд ли будет весело, потому что где одна хищница, там и две на подходе, а как отбиваться от морских дев, Сигюн понятия не имела, потому что этому её никто не спешил обучать.
- Ой-ей, - тихо пискнула девчушка, отступив невольно на шаг назад.  – Лучше бы нам здесь не быть сегодня.
[status]дитя Ванахейма[/status][icon]https://c.radikal.ru/c07/2003/52/8f62b5753b29.jpg[/icon][rus_n_fn]Сигюн, 13[/rus_n_fn][lz]Единственное дитя Хёнира, юная леди Ванахейма, обреченная жить меж двух миров: отца и матери, души и разума.[/lz]