- Я сказал не так, - тихо, но упорно выдал Энакин, тяжело, пристально смотря на этого человека. На кончиках пальцев скапливалась Сила, как перед боем. Просто невозможно было не чувствовать обман. Не слышать его. И не раздражаться, когда Энакин вроде бы говорит одно, а понимают его совершенно иначе.
Как, пууду сотни лот-котов, снова на «родном» Совете оказался. Когда вроде справился, а господа магистры во главе с дурацким мастером Винду укоряют и ужасают. Что не по правилам. Не по-джедайски. А банально по-армейски.
И тут еще. Отшельник.
Сбежавший от войны. Вот Энакин сам воевать не любит, но не бежит же? Сражается, за то, что правильно? И Падме сражается, и Оби-Ван, и Асока, и Рекс, и его ребята. И даже ситхов Мейс Винду сражается, а не стоит в сторонке. Что, крифф, за равнодушие такое?!
И отказ от своей ответственности? – Вы можете забыть о войне. И тем вы счастливый, по факту. Вы позволили себе сбежать, отвернуться, сдаться. По всей галактике умирают миллионы и миллиарды, и да, чтобы не говорили, но клоны – это люди. Чаще всего хорошие люди, со своей собственной личностью, которые не хотят умирать. Но борются, против КНС, за систему. Которая позволяет жить в мире. А как говорит Пад... сенатор Амидала, худой мир всегда лучше войны. Всегда.
Энакин сердится. Энакину всё это не нравится.
Энакин старается сосредоточиться на счете и вспоминает устройство космического крейсера в деталях. Потому что медитативный счет в голове уже не помогает, а терять состояние транса не хочется. По крайней мере, пока не узнал точное имя и местоположение, чтобы прийти и лично дать сомневающемуся морафологу по шеям.
Не может он забыть о войне. Так что же ничего не делает, чтобы её предотвратить? Чтобы от неё уйти? Чтобы она, чтобы его сарлакк пожрал, закончилась?
Этот разговор ужасен. И хочется не мирно сидеть. Хочется вскочить, мерять шагами эту неизвестную комнату, говорить, говорить, говорить.
Притащить, в конце концов, мастера, пусть он объясняет, в чем именно этот Люк неправ.
И почему так нельзя.
Энакин старается слушать. Энакин даёт себе слово молчать, а не выдавать первую же реакцию, не протестовать так откровенно. Думать, а потом говорить. Не зря же его столько времени учили быть джедаем? Но Сила, фехтование, даже чужие языки и литература – оно всё оказалось не настолько тяжелым. Как необходимость стоять позади кого-то и молчать.
Молчать.
Энакин не может не слышать, противоречий. Энакину хочется перебить, особенно на словах про Храм – как же сожжен? Что ему будет, Храм жил до, жив сейчас и будет жить после, для миллионов и миллионов джедаев. На Корусанте. Всегда.
Незыблемо, как сама галактика.
И обвинять какого-то юнца, Бена, что он его сжег? В одиночестве? Когда он даже еще не пал? Это не просто глупо. Это совершенно нереально и невозможно.
Энакин открывает рот. И закрывает рот.
Улыбается саркастически, складывает руки на груди, будто защищаясь от всего этого бреда. Смотрит, снисходительно, но сердито; насмешливо и обреченно.
Почему все всегда принимают его за идиота?
- Знаете, Люк. У меня к вам один вопрос – почему вы бросаете своего падавана? Племянника? Своего родного человека? Когда знаете, что он на грани. Когда ему нужна помощь? В семье всегда есть... – Энакин резко замолкает. До него внезапно доходят точные формулировки.
А не просто ныл о своей несчастной семье, где всё так плохо. – Какого?!
Какого дракклого ранокора в задницу сарлакка? крайне лаконично и на хаттезе думает Энакин.
Имперские штурмовики. Сожженный Храм. Отец. Отец, которого у джедаев быть не может. Те, кто дорожит – на пальцах одной руки.
Отшельник не похож на церенеанина, чтобы быть исчезающей расой. Чтобы такие страсти и любые отношения, со склонностью и падениями на темную сторону прощались.
Это все грандиозная чушь.
Обман.
А ты... кажется, теперь я понимаю, в кого я был таким идеалистом в молодости.
Энакин уже не удивляется. И не сомневается, что имеют ввиду его. Но. Чтобы все лот-волк слизал своим громадным языком. Чего еще ожидать?
Честности? Когда Люк путается в своих же показаниях?
Зачем это ему? Зачем это вообще всё ему?
Энакин смотрит бесконечно устало, но спокойно. Он знает, что делал правильно. Что пытался.
Что в итоге поступил правильно.
Энакин не знает. Знать не знает, но такой же взгляд будет у Дарта Вейдера перед самой смретью. Уставшего человека, который просто успокоился. И больше ничего не нужно. Все уже есть.
Слишком похожий.
Энакину действительно больше ничего не нужно. Не в этом разговоре, в нелепой постановке, куда какой-то злой гений утянул его разум.
Он просто понимает, что нужно это сделать. Не затем, чтобы выбраться и подыграть. Но как здесь он слышит фальшь, так понимает, что вначале разговора он был искренним. Когда говорил про своего падавана.
А племянник или нет, какая разница? Может, этот и вовсе из какой-то секты. И они там все «семья». А все остальные – злобная империя восставших ситхов.
- Не знаю, что вы делали раньше. Но сейчас, когда ваш ученик на грани. Вы отказались от него. Уже.
Пусть Энакин будет идиотом. Ему не жалко.
- И не знаю, кто вы, что делали или вообще что угодно. По вашим словам я вижу одно – вы уже сдались.