Слишком. Тихо.
В её отсеке тишина оглушающая, невыносимая своим контрастом и каждый раз Асоку мучающая, будто пробки в ушах или какой-то настырный, не утихающий зуд. Тишина в последний год резко служила добрым знаком: зловещим предзнаменованием скорее или синонимом короткой передышки, держащей в постоянном напряжении от ощущения своего скорого окончания. Тишина была предвестником засады или первым признаком контузии, и на войне она больше настораживала, чем успокаивала, неизбежно вызывая мрачные мысли о грядущей буре, что будет тем мощнее, чем безмолвнее округа.
Тишина удивительно быстро перестаёт у Асоки ассоциироваться с покоем.
Баррис как-то сказала наслаждаться этим. Безмятежностью, спокойствием, штилем, который время от времени сменяет шумную какофонию передовых фронтов. Возможно, для неё в этом затишье всё ещё живёт воспоминание о Храме, медитациях, размеренной, неспешной жизни, полной умиротворения и просветления, но Асока от этого почти мгновенно отвыкает. Зато привыкает к другому. К шуму. К гулу мечей и к выстрелам, к грохоту танков, крикам, обрывистым приказам и скрежету разваливающихся надвое бидонов. Асока привыкает выцеплять посреди рокота и гомона сигнал коммуникатора на руке, а фоновую трескотню даже воспринимать перестаёт. Как помехи в эфире, белый шум позади, который достаточно просто не замечать, чтобы не отвлекаться от намеченной цели и не теряться в страшном гвалте.
Полезное умение. Со своими последствиями.
Асока особенно остро ощущает их на себе между миссиями. Когда их крейсер дрейфует в космосе, находясь в очередном патруле или просто зависнув на орбите, а весь экипаж в штатном режиме сидит по своим местам, ничем не нарушая размеренного, стройного ритма, Асока никак не может найти себе места. Ни спать не может, ворочаясь без конца, ни сидеть, не зная, куда деть руки, чем себя занять. В бездействии ей некомфортно, а ощущение неправильности, чрезмерной отличности от бешеного шторма, которым оборачивается едва ли ни каждая их вылазка, нет-нет да колется под кожей.
Она пытается медитировать. Правда пытается. Когда мастер не просто советует — настойчиво велит ей сделать в тренировках перерыв и отдохнуть, отложив меч, ей приходится послушаться его и поискать себе другое упражнение. Всё, как учил магистр Йода: погружаясь в Силу, стремясь укрепить свою связь с ней, Асока старается углубиться в неё, как может. Дышать правильно, плавно, степенно, чувствовать окружающие её незримые потоки, и в этой духовной гармонии — обретать гармонию свою. Но помогает это ненадолго, и от желания чем-то занять себя не избавляет. А ещё — от мыслей, которые, за неимением чёткой цели, вокруг которой сосредотачивается на поле боя всё её существо, лезут в пустующую голову и заполняют её всю. Дилеммы. Вопросы. Как правило — без ответов, или с ответами, но кажущимися самой Асоке не совсем правильными или слишком простыми для таких сложных проблем. Слишком… Разнящимися с ответами, которые она слышит из уст других.
Из уст той же Баррис, например.
Асоке только решением головоломок остаётся заниматься, но даже здесь у неё возникают сложности и тупики. Потому что ключа на обороте нет, а решения, с которым можно свериться, — тем более, и всё это так зыбко и неустойчиво, что вместо искомого равновесия лишь добавляет ей сомнений.
В этот час, по корабельному времени приближающему момент отбоя, в коридорах крейсера тоже тихо, и даже клоны падавану по пути не встречаются. Строго говоря, заходить далеко она и не планирует: всего лишь доходит до отсека учителя и деликатно звонит, прося разрешения войти. Но ответа не слышно ни на первый, ни на второй раз. После третьего звонка, который наверняка бы вынудил Скайуокера хоть как-нибудь ответить, Асока решает, что его в отсеке попросту нет, и это резко продляет её прогулку по коридорам. Вместо того, чтобы вернуться к себе, она решает его разыскать. Из принципа. И от скуки. Но Энакин не обнаруживается ни в столовой, ни на мостике, как будто испарившись с крейсера или удрав куда-то без предупреждения по какому-то срочному и совершенно внезапному делу. Благо, офицеры эти подозрения развеивают и выдают генерала с потрохами, раскрывая его укрытие, и это упрощает Асоке задачу.
До ангара она бы всё равно дошла. Но, раз уж на мостике ей готовы помочь, как этим не воспользоваться.
— Помочь, учитель?
Упирая руки в бока, Тано обводит взглядом истребитель, копошащимся в котором она и находит Скайуокера. R2-D2 неизменно рядом, и он приветствует её коротким звучным перемигиванием, в ответ на которое Асока кладёт ладонь на его округлую крышку.
Мнётся немного, а после всё же решается спросить:
— Вы… Очень заняты? Я хотела поговорить с вами. О всяких, ну, вы знаете, — Асока неопределённо ведёт рукой в воздухе, непроизвольно добавляя своему голосу каплю иронии, — сложных вещах.
Тех самых, о которых они вообще говорят крайне редко. Асока не спрашивает, а Энакин не стремится читать ей философских лекций. Только нотации. О послушании, терпении, разумности и всяком таком. О том, что затрагивалось ещё в Храме, он ей не устаёт напоминать. А новые вопросы всё рождаются на этой войне. И копятся.

Асока берёт в руку протянутый ключ и слегка морщит нос, глядя на мастера. Не из-за инструмента — из-за того, что ей и самой не очень удобно начинать этот разговор. Она хочет понять, но даже подступиться как, не совсем знает, а потому в робкой заминке, подбирая мысленно слова, присаживается перед разобранным двигателем истребителя, оглядывая лежащие в строгом порядке детали. Со стороны как будто выбирает, за что бы ей взяться среди многообразия отдельных запчастей, на деле же — мысленно думает, как бы ей подступиться к беспокоящей её теме. Так уж выходит, что Асока по пути сюда совсем не заготовила речь.
Она не уверена даже толком в том, что ей действительно следует приставать к учителю с мучающими её вопросами. В Храме нередко говорили, что ответы найти можно только внутри себя, и через медитацию, через проникновение в основы Силы могут явиться понимание и мудрость. Со многим джедаям, независимо от возраста, приходится разбираться самим, надеясь лишь на то, что зрелые наставники зададут верное направление, а после прочитают длинную нотацию, если вывод окажется неверен. И отправят обратно. Думать. Размышлять.
Но, если ты оказываешься в тупике, нет ничего плохого в том, чтобы просить о помощи? Хотя бы небольшой?
Подняв с пола небольшую гайку, она подносит её к свету, примеривается, проверяя, подходит ли та к размеру ключа, и откладывает открученную деталь снова, чтобы снять с двигателя точно такую же, держащую ещё пару маленьких запчастей.
— Мы с Баррис как-то раз говорили о том, какой будет наша жизнь после войны, — начинает наконец Асока. — Знаю, об этом ещё рано заикаться, конечно, но речь как-то сама зашла. О джедаях, о том, что будет с нами и чем мы будем заниматься, когда необходимость в нас, как в генералах армии, отпадёт.
Раскрученная гайка легко соскакивает со своего крепежа, и Тано ловко ловит её, а следом и саму маленькую продолговатую железку, которая крепилась в глубине двигателя. Делает это без каких-то сложностей, даже над действиями долго не задумываясь и без труда определяя, что ещё остаётся неразобранным и что здесь ещё можно свинтить, а что трогать не следует. Уроки мастера не прошли даром: кое-что понимавшая в механике ещё до своего падаванства Асока не упускала случая посидеть у Энакина над душой, пока он копался в звездолётах, и, в отличие от вопросов философских, вопросами приземлёнными и техническими донимала его, не стесняясь.
— Она тогда процитировала слова магистра Винду. Он ведь зовёт нас хранителями мира. И, когда война закончится, мы вернёмся к этой роли. Но чем мы сейчас тогда занимаемся? В смысле… Мы ведь пытаемся сохранить мир, разве не так?
Откладывая снятую деталь к остальным, Асока разводит рукой с ключом, поднимая глаза на мастера.
— Но мы делаем это как воины. Вроде как. Мы же воюем? — раскладывая по звеньям выстроенную в голове Тано логическую цепочку, она вновь её повторяет, но уже вслух. Проходится по ней от начала и до конца, как стоит делать с любой не дающейся задачкой, чтобы, проследив ход размышлений, обнаружить ошибку. — И мы сражаемся, как военачальники, ведём армии, планируем операции. Но в то же время, разве мы не миротворцы, которые пытаются принести мир планетам, оккупированным сепаратистами?
Парадокс снова напрашивается сам собой. Выходит из понятных и простых, правильных умозаключений, приводя к какой-то неразрешимой дилемме, которая, возможно, просто выглядит таковой. То ли игра словесная, то ли какой-то идеологический парадокс. То ли всё правильно одновременно, а Асока выдумывает тут проблему из ничего.
— И я вот понять не могу, — она задумчиво поворачивает голову к истребителю, вроде бы глядя на него, но на самом деле — куда-то вглубь свои запутанных рассуждений. И хмурится в замешательстве, сдвигая белые отметины к переносице. — А в чём вообще разница? Разве до войны мы не были воинами, разве нам не приходилось вступаться за других мечом? Вот вы, мастер, — Асока с живостью указывает на него ключом. — Разве вам не приходилось заниматься тем же самым? Армии вы может не вели, но ведь сражаться приходилось?

То, как начинает свой ответ Энакин, никак не упрощает ситуацию и не обнадёживает, отчего Асока изгибает бровь с видимым скепсисом. «Не знаю» — это, на самом деле, ожидаемый ответ. Весьма неопределённый и никак её не устраивающий, но всё же предсказуемый и в точности такой, какой мог дать её мастер. Она ведь сразу сказала Баррис: Энакин больше придаёт значения практической стороне проблемы, действует по обстоятельствам и в подобных дилеммах едва ли заинтересован. Не потому что он ими не увлечён, а потому что он, как и сама Асока, наверняка… Запутался во всём этом. И потому что среди остальных джедаев едва ли наберётся хотя бы десяток-другой тех, кто сможет однозначно ответить на вот такие её вопросы.
Магистр Ундули ответила бы с твёрдой уверенностью, ни капли не сомневаясь в своих словах, и что-то подсказывает Тано, что ответ ей едва ли понравился бы. Как-то всё удивительно у той односложно, чётко и до того бескомпромиссно, что с её взглядами Асоке тяжело ужиться. Может быть, это потому, что у магистра Ундули гораздо больше опыта, а зрелость её со временем привела к пониманию и ясности, которой не достичь пока что молодой тогруте. А может, они просто слишком разные в своих взглядах на мир. Так же, как и с магистром Винду.
Асоке кажется, что магистр Пло тоже не смог бы ответить ей однозначно.
Но она слушает Энакина дальше, и в каждом его слове — отголоски похожих, уже знакомых Асоке мыслей. Взглядом упираясь в двигатель, внутрь которого она забирается глубже, чтобы с тихим кряхтением попытаться открутить массивную конструкцию, которую обычно оставляют нетронутой при беглой диагностике, она слушает чужие рассуждения и словно заново возвращается к своим собственным, что вели её к схожим выводам. Устами мастера облачённым теперь в более ясную и понятную форму, от самой Тано прежде ускользавшую и оставлявшую все её многочисленные рассуждения в виде чего-то бессвязного и эфемерного.
Выбираясь из двигателя с небольшой, но очень важной запчастью в руках, Асока с невесёлым сомнением косится на своего мастера.
Ей тоже кажется, что иногда только мечом можно спасти. Что слабо вяжется с идеологией джедаев и с тем, что ей внушали в Храме, когда она была ещё юнлингом. Её наставляли избегать кровопролития, ценить жизнь во всех её проявлениях и беречь мир — а после отправили прямиком на войну, где многое из того, о чём ей прежде говорили, перестало иметь значение.
Её наставляли избегать смертей, но с малых лет вручили в руки меч. Не в этом ли их главное противоречие?
Неожиданно дёрнувшись от щелчка по носу, Асока глупо хлопает глазами, а после смотрит на мастера насупленно, с шутливым недовольством. Он всё ещё обращается с ней, как с ребёнком, но временами это всё же забавно. И ни капельки не обидно.
— Этот рыцарь не может подвести, — смешливо фыркает Асока, усаживаясь на пол целиком и помещая деталь двигателя между скрещенными ногами, — иначе некому будет вытаскивать одного Скайгая из передряг.
Да, когда-нибудь она станет рыцарем. Когда-нибудь. Обязательно. И мастер будет рядом с ней.
Со всех сторон рассматривая крепления детали, которую ей удалось достать, Асока со всей тщательностью проверяет, не разболтались ли они, нет ли трещин или следов износа. От таких маленьких вещей порой может зависеть слишком многое в бою, но в этот раз всё, кажется в порядке.
— Многие обвиняют джедаев в том, что это мы начали войну, и тоже уличают в том, что мы не справляемся как хранители мира. Но ведь не наша вина в том, что с кем-то попросту нельзя договориться. Сепаратистам задурил головы Дуку, а он ситх. А как ещё бороться с ситхами? — опуская руки, Асока поднимает голову к Энакину и произносит это с искренним возмущением и непониманием. — Разве наша вина в том, что наш враг согласен только на войну? И как мы тогда можем стоять в стороне, отказываясь взяться за оружие? В этом и есть весь смысл, нас ведь… Для этого учат сражаться?
Реальность ведь и в самом деле такова, что одними лишь проповедями невозможно помочь. Так разве спокойствие в Галактике не стоит того, чтобы пожертвовать ради него покоем собственным?
Как много вообще стоит ради него отдать?
— Я знаю, что в истории бывали случаи, когда джедаи отказывались участвовать в войне, потому что утверждали, что их миссия состоит не в этом, — опуская глаза обратно к железке возле её ног, Асока говорит об этом заметно тише, как о чём-то, что вызывает у неё досаду и огорчение. — Но зачем тогда вообще быть в составе Республики и говорить что-то о служении ей… Тогда нам стоит либо полностью изолироваться, либо служить ей во всём. Мы ведь даже сейчас порой остаёмся в стороне, потому что не можем куда-то вмешиваться. А должны!
Когда произносишь это вслух, звучать начинает ещё бредовее, чем в голове. Этим можно помогать, а этим нельзя, сюда можно влезать, а сюда нет. А в чём разница и как джедаи вообще дошли до такой жизни, когда вынуждены отказывать в помощи одним и почему-то оказывать её другим? Как они вообще умудряются существовать в таком виде огромным числом, даже не понимая до конца, кем им следует быть?
Надолго ли эта зыбкость вообще?

Конечно, она обещает. Асока точно его не подведёт: может быть, так уж умело договариваться с Советом ей не удастся (откуда вообще возьмётся этот навык с таким-то учителем, чья главная наука — о том, как правильно распоряжения Совета обходить), но она точно справится с любыми неприятностями. Спасётся сама и ещё вытащит за собой других — это она ему обещает бойко своим «Конечно, учитель» — по-другому не может быть. И пусть слова Энакина кажутся больше шутливыми, чем правдивыми, даже Асока может в них распознать долю истины. Может увидеть, своей недетской проницательностью ощутить — через Силу или же без неё, — что Энакину легче с ней, чем без неё. Несмотря на все беспокойства, проблемы и трудности, которые у него из-за Асоки появляются, — она всё равно ощущает свою с ним взаимность. Что нужна ему так же, как Энакин нужен ей, и что вместе им правда чуточку легче, спокойнее, чем порознь.
Она не может его подвести.
Протяжно вздыхая, Асока понемногу возвращает детали на место. Методичное, простое для неё занятие не мешает слушать слова учителя: его объяснения сопровождают её старательные ковыряния с гайками, вносят ясность и становятся откровением, застающим её, когда она ещё раз осматривает вновь собранные воедино запчасти, которые собирается устанавливать обратно на место. Замирая, она невесело хмурит брови, отчего белый узор на её лбу морщится и съезжается к переносице. Досадливо поджимая губы, Асока с огорчением для себя признаёт, что слова мастера очень хорошо совпадают с действительностью.
С той самой, которую она то ли не очень поняла за время своего обучения в Храме, то ли никак не хотела признавать.
Ей пытались объяснить нечто подобное, но мудрость, передаваемая старшими поколениями джедаев (и, в особенности, магистром Йодой), порой звучала слишком путано. Подсказки, которые молодым умам давали старшие, не помогали, и ей, наверное, впервые в жизни дают ответ, который очень ровно и точно попадает в ту несовершенную, полную прорех картину понимания мира, которую Асока для себя выстраивает. Объяснение мастера звучит… Понятно. Лично на её взгляд — по-настоящему понятно, и для неё наконец кое-что проясняется.
Правда о том, в чём же на самом деле состоит главная трудность бытия джедаем. Почему многие не понимают их путь, почему осуждают за бездействие и проклинают, не понимая мудрости, которую даже среди джедаев не каждый способен постичь. Их главный ориентир немногие способны осознать, а кто-то настолько же деятельный, как Асока, наверное, всю жизнь пытается обрести это знание, поймать эту незримую грань. Поймать зыбкое ощущение, говорящее, когда вмешательство действительно необходимо.
И, может быть, освобождающее их от мучительных сомнений в том, правильный ли выбор они сделали.
Задумчиво приподнявшись на ноги, Асока лезет ставить деталь на место, обратно вглубь двигателя, куда она её с усилием проталкивает, пока та со щелчком не встанет в тугие пазы. Об нижний металлический обод двигателя раздаётся громкий, протяжный звон: это одно из креплений падает у Асоки из пальцев, и та, поднимая его, неловко посмеивается, косясь на учителя и спешно возвращаясь к своему занятию в попытке исправить оплошность. Ничего мол, серьёзного, с кем не бывает. Ну, ой.
— А когда мы не можем что-то сделать из-за запретов Сената — это тоже нужды мира? — вдруг спрашивает она, вылезая наружу и облокачиваясь на корпус истребителя. С явным сомнением спрашивает, ясное дело от кого набравшись скептицизма в отношении политиков.
Асока, конечно, уважает их вклад и знает, что далеко не каждый из них корыстен и бесполезен: пример Падме, вызывающей у неё одно лишь восхищение, помогает Асоке не терять веру в существование хороших сенаторов. Но даже те гораздо больше борются с бюрократией и искусственно созданными условностями, чем с реальными проблемами. И Орден вынужден их слушаться.
— Даже когда мы сами понимаем, что должны помочь, мы не можем этого сделать. Из-за запретов Сената, политических обязательств, условий по невмешательству, из-за которых нам запрещено быть там, где джедаи и правда нужды. Скольких мы бросили, — Асока с горечью неопределённо ведёт в стороне рукой, обозначая всех тех, от кого они отмахнулись. — Потому что так продиктовано политикой. Даже когда нас просят о помощи, нас вынуждают стоять в стороне. Решения сенаторов — это нужды мира?
В конце концов, каждый политик — всего лишь одна личность, в какой-то момент времени выбранная, чтобы представлять интересы масс. Их решения — не абсолютная истина, и политики тоже могу оказываться некомпетентными, как и любой лидер. Но именно они, несмотря на всё сопротивление Совета, могут диктовать Ордену свои правила и ставить запреты.
Чей же это в таком случае путь?